Сын - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Майер cтр.№ 29

Лучшее оперение получалось из перьев индюка, но перья совы и сарыча тоже были хороши. Орлиные и соколиные перья никогда не использовали, потому что они портились от крови. В древке идеально ровной стрелы прорезали желобок. Мы делали два желобка, а липаны – четыре. Это нужно было для того, чтобы кровь из раны продолжала течь, и заодно предохраняло стрелу от деформации.

Наконечники стрел для охоты закрепляли вертикально, потому что ребра у зверей расположены вертикально. А у боевых стрел лезвия наконечников параллельны земле, как ребра у человека. На охотничьих стрелах наконечники закрепляли намертво и засечек на древке не делали, чтобы легко можно было извлечь стрелу из тела зверя и еще не раз ее использовать. Наконечники боевых стрел крепились еле-еле, чтобы при попытке вытащить стрелу наконечник застрял в теле врага. Если вас ранили боевой стрелой, ее нужно протолкнуть сквозь рану насквозь и вытащить с другой стороны. В те времена о таких вещах знали все бледнолицые, но они не догадывались, что для охоты мы использовали совсем другие стрелы.

Племена равнины прикрепляли к своим стрелам по три пера, а восточные племена чаще всего два; за это мы их презирали, потому что такие стрелы хуже попадали в цель. Но восточных индейцев это нимало не беспокоило, все равно каждую неделю они получали от бледнолицых свою долю мяса и постоянно были пьяны в стельку, приговаривая, что уж лучше им лежать в земле вместе с предками.

Время от времени я замечал немецкую девчонку, которую захватили вместе со мной. Почти у всех индейцев были рабы или пленники в услужении, мексиканские мальчишки и девчонки, ведь чаще всего набеги совершали именно на соседнюю Мексику. Налог, который брали команчи с этой земли, рассчитывался по другому тарифу – целые деревни в одну ночь стирали с лица земли, – так что техасцам не кому было жаловаться.

Белых пленников тоже было немало, в основном из поселков рядом с Далласом, Остином и Сан-Антонио, одного парнишку захватили где-то далеко в Восточном Техасе, ну и конечно, пленники из других племен. Поскольку мне предстояло великое будущее, я избегал общения с этими жалкими людьми.

Я нарушил это правило только ради немецкой девчонки по имени Сухиохапиту, что означало Желтые Волосы Между Ног. Но обычно она отзывалась на просто Желтые Волосы. Не знаю, кем она была в прошлой жизни, что значила для своих близких, но для команчей она стала невидимкой, недочеловеком. Днями напролет она скоблила шкуры, таскала воду и дрова, выкапывала тутупипе [51] – в общем, делала то же самое, что и я первые полгода. Но для нее выхода из этого круговорота не было.

Как-то весной я наткнулся на нее на пастбище. Выглядела она неплохо, вот только для белой женщины была непривычно мускулистой, да, пожалуй, не помешало бы чуть больше жирка на боках. Вдобавок у нее, кажется, развивалась водобоязнь. Во всяком случае, я издалека учуял исходящую от нее вонь, а спина была усеяна мохтоа [52] , как будто она уже несколько месяцев не мылась.

– А, это ты, – заговорила она по-английски. – Избранный. (Похоже, она была в дурном настроении.) Смотрю, тебе неплохо живется.

От звука английской речи я неожиданно растерялся. На языке команчей я посоветовал ей почаще мыться. Грубо и несправедливо, конечно, но я разозлился на ее слова, она как будто назвала меня дезертиром.

– А зачем? – буркнула она. – Я надеялась, что так они не будут ко мне приставать, но не помогло.

– Им не стоит лезть к тебе, еще подхватят чего.

– Но лезут же…

– Ну, это неправильно.

– Хорошо, что ты так говоришь.

– А раньше?

– Один или двое приставали особенно часто. Хотя какая разница?

– Как себя чувствуют лошади? – сменил я тему. – Вон у той, смотрю, болячка на ноге. Я могу принести кусок кожи, завязать.

– Как ты думаешь, кто мы для них? Если я обращаюсь к ним, они делают вид, что не слышат. Дали мне новое имя, из-за этого, – показала она себе между ног. – Вот все, что я собой представляю.

Я молчал.

– Единственное, что меня радует, – с моей смертью они потеряют часть денег, потому что я успею отскоблить меньше шкур. А ты, Тиэтети, – она подняла голову, – ты считаешь себя человеком?

– Конечно.

– Ты еще совсем ребенок. Они правильно сделали, что забрали тебя с собой.

Я опять разозлился.

– Знаешь, я мог бы тебе помочь, стоит только попросить, – хотя я не представлял, что тут можно сделать.

– Тогда убей меня. Или увези отсюда. Все равно куда.

Печально повесив голову, она вернулась к своей работе.

Я оглянулся, отыскивая Эканаки, рыжеухого пони, которого подарил мне Тошавей. Солнце садилось, холодало, поле вокруг было усыпано конским пометом.

– Мне нужно забрать лошадь, – пробормотал я.

– Так я и знала.

Я предпочел бы никогда в жизни больше с ней не заговаривать.

– Тиэтети, – окликнула она. – Если я буду знать, что это ты, я не стану сопротивляться. – Она показала место на шее, куда нужно втыкать нож. – Обещаю. Я просто не могу сама решиться на это.

Дом мертв уже давно, она последнее его дитя. Надо заставить себя подняться. Люстра, висящая прямо над головой, безразлична к ее страданиям. Вставай, мысленно скомандовала она. Бесполезно.

В ее детстве здесь всегда было шумно и весело, ни минутки тишины и одиночества; только представить, что однажды она будет лежать здесь одна, а в доме пусто и тихо, как на кладбище… Когда она возвращалась из школы, в гостиной или на террасе всегда толпились люди, и она любила вертеться рядом, прислушиваясь к их разговорам. Полковник и его друзья выпивали, смеялись или стреляли по тарелочкам. Здесь бывали серьезные молодые люди, которые пришли записывать воспоминания Полковника, небогатые старики, доживавшие свой век в меблированных комнатах, а еще мужчины, чем-то неуловимо напоминавшие Полковника, тоже миллионеры.

Сюда приезжали репортеры, политики и индейцы, последние обычно большими компаниями, человек по шесть-восемь в одной машине. В присутствии индейцев Полковник становился совсем другим – не устраивал торжественного приема, как для своих белых гостей, а просто сидел, слушал и молча кивал. Ей это не нравилось. И индейцы были какие-то неправильные, одевались вовсе не так, как полагается индейцам, – их запросто можно было принять за простых фермеров или мексиканцев, – и пахло от них странно, и они совсем не замечали ее. Индейцы бродили по всему дому, отец опасался, что они подворовывают по мелочи. Но Полковника, похоже, это совершенно не беспокоило, а с ковбоями индейцы прекрасно ладили. Частенько по утрам, войдя в гостиную, она обнаруживала дюжину стариков, мирно спавших в окружении своих бывших врагов, в комнате обычно стоял крепкий запах пива, виски и недоеденной говяжьей полутуши, забытой в камине.