Вскочив на ноги, гневно сжав кулаки и перекрывая шум далеко
не тихой улицы, он начал выкрикивать все, что думает о бродягах, падающих с
неба, а заодно об их предках, потомках и ближайших родственниках. Марьяна не
вслушивалась в поток проклятий, она разобрала только слово «занги» – по-арабски
«негр», а все остальное было нагромождением цветистых эпитетов, непереводимой
игрой слов. Но, очевидно, негр уловил в них что-то очень обидное для себя,
потому что схватил торговца за грудки, потряс, а потом отшвырнул с такой
яростью, что тот ударился спиной о стену и сполз по ней почти бездыханный,
закатив глаза. И тогда случилось нечто неожиданное.
Какая-то тень метнулась из груды полуразбитых статуэток и,
злобно рыча, вцепилась в ногу бандита. Словно бы одна из глиняных собак
чудесным образом ожила и вознамерилась расправиться с обидчиком!
Негр завизжал так, что у Марьяны зазвенело в ушах, и она не
сразу поняла, что никакая статуэтка, конечно, не оживала: это была настоящая,
вполне живая салюки, арабская борзая, с длинной грязно-пегой шерстью! Собака
впилась в дерзкую ногу мертвой хваткой, и ни брань, ни удары, ни оглушительные
вопли негра не могли ее ослабить.
Торговец немного пришел в себя и теперь наблюдал за ходом
событий с такой безмятежной улыбкой, что оставалось только вновь подивиться
прихотливости каирского темперамента. Наконец, видимо, сочтя, что пора самому
заняться негром, который уже не дрался, не рвался, а корчился на мостовой и
стонал, торговец подошел к салюки и попытался оттащить пса от жертвы, но тот
лишь рыкнул, не ослабляя при этом хватки. Араб проворно отскочил. Tем временем
на посеревших губах негра от боли выступила пена, глаза закатились…
– Китмир! – крикнул кто-то рядом с Марьяной, и она,
вздрогнув, оглянулась.
За углом стоял худощавый парень лет семнадцати, одетый в
грязно-белые штаны до колен, застиранную майку с расплывшейся надписью: «I love
perestroika!» и черную косынку, по-пиратски лихо повязанную на нестриженых,
пыльных волосах.
Пес, ужом скользнув сквозь толпу, собравшуюся вокруг
стонущего негра – причем было абсолютно непонятно, обуреваема она желанием
помочь пострадавшему или, напротив, добавить ему за хулиганство по полной, – с
разбегу кинулся парнишке на грудь. Жарко облизав его худое лицо, салюки
плюхнулась на мостовую, яростно почесалась, потом подняла свою длинную лукавую
физиономию к Марьяне, усердно колотя хвостом по камням и так умильно
облизываясь, словно ждала награды.
– Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен, сударыня? –
спросил юноша, положив руку на косматую голову салюки, и Марьяна, растерянно
уставившись на него, не сразу поняла, что, во-первых, ее преследователь
окончательно вырублен, а во-вторых, этого парня и его пса она уже видела
сегодня в проулке возле гостиницы и при столкновении продавца воды с первым
негром. Парень и был этим самым водоносом, и не кто иной, как его Китмир,
завладел изрядным куском рыбы! Получается, эта парочка уже спасала ее
сегодня?..
И тут до Марьяны дошло самое главное: свою
изящно-старомодную фразу юноша произнес по-русски.
* * *
Отец болел недолго. Все кашлял, задыхался, жаловался на резь
в груди. Ирина Сергеевна уже начала опасаться, что у него туберкулез. Быстро
погнала к врачу… а потом прокляла себя за это. Может, и впрямь лучше было до
конца не знать, что никакой это не туберкулез, а рак легких, и уже с такими
метастазами, что и оперировать поздно. Pазрезали, увидели, что проросло все,
зашили – и отправили Михаила Алексеевича домой. Умирать.
Ирина Сергеевна проклинала нынешнюю власть: мол, в прежние
времена разве обошлись бы наплевательски с инструктором обкома?! – но отец
приговору судьбы не воспротивился никак. Строго-настрого заказал жене трясти
мошной старых связей и – не с готовностью, конечно, а как бы с любопытством –
приступил к новому этапу своей жизни: так сказать, переходу. В глубинах своей
библиотеки нашел «Бардо Тодол», тибетскую «Книгу мертвых», и читал неотрывно,
по многу раз возвращаясь к одним и тем же страницам. Марьяна этой книжки
боялась, как в детстве – сказки про медведя на липовой ноге, но однажды, пока
отец спал, увидела ее на полу возле дивана, подняла двумя пальцами, как змеиный
выползень, и нечаянно наткнулась на жуткие строки:
«Погляди – ты не отбрасываешь тени и нет твоего отражения в
зеркале вод!»
Она еле сдержала вскрик, быстро положила книгу на столик, но
несколько страниц перелистнулись, и ее глаза воровски потянулись к еще более
страшным словам:
«Глядеть на родные лица в упор – и не быть замеченным;
слышать голоса близких и не быть в состоянии окликнуть их – в какое страшное
горе может окунуться душа!»
Спроси кто-нибудь Марьяну, о чем болит душа ее отца перед
смертью, она еще вчера сказала бы: наверное, о несправедливости свершившегося,
о боли и страхе. Теперь же страшная книга открыла ей истину: он думал о вечной
разлуке, которая ни им, ни любимыми непреодолима. Ни-ког-да…
А Марьяна с мамой думали только о том, как бы отдалить
наступление этой разлуки.
Все деньги уходили на лекарства. Так скудно в семье еще не
жили. Стипендия Марьянина была никакая, да и ее то и дело задерживали – так же,
как и мамину зарплату библиотекаря. Если бы не Борис, Марьянин поклонник,
работавший в аптеке, вообще пропали бы. Но и Борис не мог до бесконечности
тратиться на дорогущие лекарства. Марьяна нахватала бы репетиторских уроков,
однако все студенты-инязовцы ударились в репетиторство, конкуренция царила
жесточайшая. Каких-то десять-пятнадцать часов в месяц, по десять тысяч час –
это было одно тьфу. Хоть иди торговать в коммерческий ларек по ночам!
Марьяна обзвонила знакомых: не устроит ли кто-то студентку
на тепленькое местечко? Не везло просто клинически. Только Алка Романова,
одноклассница, подала руку помощи.
Конечно, это была не та рука, которую Марьяна приняла бы с
большой охотой. Все десять лет, что они вместе учились, Марьяна привыкла
считать, что Алка – типичная веселая дура, которая только и думает о парнях, ну
а разговоры ведет исключительно о баксах. Она кое-как, чудом, свалила экзамены
на аттестат – и поразила всю школу, поступив на только что открывшийся юрфак
университета, самое престижное местечко, первый в городе коммерческий вуз.
Учитывая, что родители ее перебивались случайными заработками, общественное мнение
решило единодушно: Алка завела любовника – «нового русского», либо вышла на
панель, либо выиграла в «Лотто-миллион». Конечно, Марьяна тоже ломала голову
над этой улыбкой фортуны, однако каково же было ее изумление, когда Алка
добродушно предложила ей разделить удачу: пойти в помощницы к Золотой Лисичке.