— Сегодня к нашей учительнице приходили.
— Мама Чарльза? — в один голос спросили мы с мужем.
— Не-а, — презрительно протянул Лори. — Это был какой-то ее знакомый, который заставлял нас делать упражнения, дотягиваться руками до ботинок. Глядите, вот так… — Он слез со стула и в наклоне коснулся пальцев ног, а затем с важным видом вернулся на свое место и взял вилку. — Только Чарльз не делал упражнения.
— Надо же! — сказала я. — Он что, не захотел наклоняться?
— Не-а-а, — протянул Лори. — Он просто буянил, и знакомый нашей учительницы сказал, что не будет с ним заниматься.
— Буянил?
— Ага. Он пнул учительницыного знакомого, когда он сказал ему дотянуться до ботинок, как я сейчас показывал. А Чарльз вместо этого врезал ему ногой.
— Как, по-твоему, что они сделают с Чарльзом? — спросил Лори отец.
Лори картинно пожал плечами.
— Выгонят из школы, наверное.
Среда и четверг прошли обычным порядком: Чарльз вопил на уроках и сильно ударил в живот одного мальчика, так что тот расплакался. В пятницу Чарльза снова оставили после уроков, и другие дети тоже задержались в школе, наблюдая за ним.
К третьей неделе занятий Чарльз стал у нас дома притчей во языцех. Стоило малютке закапризничать и расплакаться, как ее тут же объявляли «чарльзюкой»; Лори «чарльзил», разводя грязь на кухне; и даже мой муж, зацепив локтем телефонный шнур и уронив со столика телефон вместе с пепельницей и цветочной вазой, в сердцах сказал:
— Ну я и чарльзанулся!
Между тем сам Чарльз как будто начал понемногу исправляться. В четверг на третьей неделе Лори мрачно сказал за обедом:
— Сегодня Чарльз был прямо паинькой, и учительница даже дала ему яблоко.
— Что? — Я не поверила своим ушам.
— Ты говоришь о Чарльзе? — переспросил мой муж.
— О нем, — подтвердил Лори. — Он раздавал карандаши на рисовании, а после уроков собрал оставленные на партах учебники, и учительница сказала, что он ее маленький помощник.
— Что же такое с ним случилось? — недоверчиво спросила я.
— Помощником он стал, и все дела, — ответил Лори, пожимая плечами.
— Ты веришь в преображение Чарльза? — спросила я мужа перед отходом ко сну. — Возможно ли это?
— Поживем — увидим. Имея дело с подобными чарльзами, только и жди какого-нибудь подвоха, — цинично заключил муж.
В данном случае он, похоже, ошибся. Всю неделю Чарльз вел себя примерно и помогал учительнице — что-то раздавал, что-то собирал; и ни разу его не оставили после уроков.
— На следующей неделе снова будет родительское собрание, — сказала я мужу. — Надеюсь познакомиться с мамой Чарльза.
— Спроси ее, что с ним происходит в последние дни, — сказал муж. — Очень хотелось бы узнать.
— Мне хочется не меньше твоего.
Но в пятницу все вернулось на круги своя.
— Знаете, что сегодня вытворил Чарльз? — возбужденно спросил Лори, усаживаясь за обеденный стол. — Он подучил одну девочку громко сказать плохое слово, и учительница вымыла ей рот с мылом, а Чарльз смотрел и смеялся.
— Какое слово? — опрометчиво спросил отец.
— Я шепну тебе на ухо, его нельзя говорить вслух.
Лори встал с места, обошел вокруг стола и, ухмыляясь, прошептал запретное слово в наклоненное к нему отцовское ухо. Отец изменился в лице.
— Чарльз подучил ее произнести это? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Два раза, — сказал Лори. — Чарльз подучил ее сказать это два раза.
— И что сделали с Чарльзом?
— Ничего с ним не сделали. Он потом раздавал карандаши.
В понедельник Чарльз уже не подучивал девочек, но самолично произнес ужасное слово раза три или четыре, и каждый раз ему мыли рот с мылом. И еще он кидался мелками.
Когда я тем же вечером отправлялась на родительское собрание, муж проводил меня словами:
— Пригласи его мать к нам на чашку чая. Я хочу на нее взглянуть.
— Надеюсь, она будет на собрании, — сказала я.
— Разумеется, она там будет. Какой смысл в родительских собраниях без мамы Чарльза?
В актовом зале я сидела как на иголках, вглядываясь в материнские лица и пытаясь угадать, какое из них скрывает тайну Чарльза. Ни одно лицо не показалось мне достаточно осунувшимся и измученным, чтобы принадлежать его несчастной матери. Никто не поднялся, чтобы публично извиниться за безобразное поведение ее отпрыска. Более того, никто ни разу даже не упомянул Чарльза.
После собрания устроили чаепитие. Я отыскала в зале учительницу подготовительного класса, державшую тарелочку с чашкой чая и куском шоколадного торта; у меня на тарелочке были чай и зефирное пирожное. Улыбаясь друг другу, мы осторожно лавировали в толпе.
— Давно хотела с вами встретиться. Я мать Лори.
— О, ваш сын всех нас очень заинтересовал, — сказала она.
— И ему здесь тоже интересно. Только о школе и говорит.
— В первые неделю-две с ним были кое-какие проблемы. — Лицо ее посуровело. — Но сейчас он держится молодцом, настоящий маленький помощник. Хотя порой еще бывают срывы.
— Обычно Лори быстро осваивается в новой обстановке, — сказала я. — Возможно, тут сказалось дурное влияние Чарльза.
— Чарльза?
— Ну да, — сказала я, смеясь. — С этим Чарльзом у вас, должно быть, хлопот полон рот.
— С каким Чарльзом? — недоуменно промолвила она. — В классе нет ни одного Чарльза.
Званый полдник во льне
Они сидели в длинной прохладной комнате с удобной мебелью и большими окнами на южную сторону, за которыми цвели садовые георгины, покрывая узором теней солнечные пятна на полу. Все присутствующие были одеты в лен: маленькая девочка в розовом льняном платье с широким голубым поясом, миссис Кейтор в коричневом льняном костюме и желтой льняной шляпке, миссис Леннон (бабушка девочки) в белом льняном платье и сын миссис Кейтор, маленький Говард, в синей льняной рубашке и шортах. «Как в Зазеркалье, — подумала девочка, глядя на свою бабушку. — Она похожа на господина, завернутого в белую бумагу.
[22]
Да и я такая же, только бумага розовая». Миссис Леннон и миссис Кейтор жили в одном квартале и общались чуть ли не ежедневно, однако нынче был особый, званый полдник, со светской беседой и чопорным чаепитием.
Говард сидел за роялем в дальнем конце комнаты, перед самым широким из окон. Он исполнял юмореску — неторопливо и сосредоточенно. «Эту вещь я играла в прошлом году, — подумала девочка. — Она совсем простенькая». Миссис Леннон и миссис Кейтор, с чашками в руках, слушали музыку и глядели то на Говарда, то друг на друга, обмениваясь вежливыми улыбками. «Я и сейчас могла бы сыграть ее по памяти», — подумала девочка.