Он снял цепочку, Костя шагнул через порог и
быстро огляделся. На вешалке только Люськино потерявшее всякий вид синее с
кроликовым облезлым воротником пальто да Лехина куртка – еще хранившая следы
прежней приличной жизни, как, впрочем, и сам ее хозяин. Стоптанные сапоги под
вешалкой – Люськины. Ботинки, которые некогда, в незапамятные времена, были
саламандровскими, – Лехины. Ни следа посторонних. Можно поворачивать
восвояси и докладывать психологу, что его подружайка проводит время где угодно,
только не в старом доме на улице сестер Невзоровых, угол Ошарской. Но Костя
всегда придерживался мнения: если хочешь что-то делать, делай хорошо. Поэтому
он продолжил свою исследовательскую миссию. Сунулся в жуткую ванную, таковой же
туалет, на аналогичную кухню, в большую, захламленную комнату, где среди кучи
грязного белья спала на диване Люська...
Ничего и никого подозрительного. Что и
требовалось доказать.
Однако... что бы он ни говорил психологу, мол,
рота солдат может в квартире спрятаться, на самом деле единственное место для
этого – маленькая комната, которая как раз и сдается внаем. Но когда Костя
взялся за ручку двери, Леха в ужасе перехватил его за локоть:
– Нельзя! Ты что! Люська с меня скальп
снимет. Там ее постоялец живет, он знаешь какой крутой?
– Знаю, знаю, круче его только волжский
откос, – Костя попытался свести разговор к шутке, отметив, что в старую,
рассохшуюся дверь с облупившейся краской совсем недавно был врезан отличный
золингеновский замок.
В той квартире, где он вчера был, такие замки
смотрелись уместно, а здесь... Мягко говоря, не по Сеньке шапка. Какие такие
шмотки перевез Люськин постоялец от бывшей жены, чтобы хранить их за такими
замчищами? А впрочем, какие бы они ни были, хоть куча старого барахла, он
совершенно прав, потому что только береженого бог бережет. Люська и ее гости
ведь ни своего, ни чужого не различают, все пропьют!
– Ну, посмотрел? – нетерпеливо
топтался за спиной Леха. – Пора и за гонораром сбегать!
Утю-тю, какие мы слова знаем!
– Погоди, – махнул на него
Костя. – Я так и знал, что именно отсюда гарью тянет. Наверняка постоялец
что-то гладил да утюг забыл выключить.
– Какое! – отмахнулся Леха. – Я
его уж который день не видел!
– А я видел ночью его «жигуль», –
настойчиво сказал Костя. – Он приезжал, а вы тут небось дрыхли вдохлую. Ну
что вы могли слышать? Если ты даже сейчас запаха гари не чуешь, я... ну я
просто не знаю тогда! Неужели не видишь – уже из-под двери дымок ползет? Синий
такой!
– Дымо-ок? Синий?!
Леха нагнулся, всматриваясь. Для его
неокрепшего организма нельзя было так резко менять положение тела и головы.
Качнулся, цепляясь за стену, такой жалкий и несчастный, что Костя понял: клиент
дозрел, надо ковать железо, пока горячо.
– Открой мне комнату, понял? Да
побыстрей!
– А то что? – раздался позади
хриплый голос, и Костя оглянулся, мысленно употребив слова, которые принято
называть «плохими» и которые не стоит даже мысленно произносить в присутствии
женщин. Даже такого отребья, как стоявшее перед ним существо. Но он тут же
включил профессиональную улыбку так, что щеки чуть не треснули от старания:
– Люся, здравствуйте! Извините за
вторжение, но у вас тут что-то горит, как мне кажется.
– А мне не кажется, – пожала плечами
Люська. – Ни хрена тут гореть не может, потому что комната заперта. –
И она схватилась за стенку, чтобы не рухнуть, где стояла. – Комната
заперта, постояльца нету, гореть нечему...
Язык у нее заплетался, опухшие веки, почти
лишенные ресниц, медленно опускались на мутные глаза.
– Да я же и говорю, – снова завел
свою песню Костя, мысленно проклиная себя и изумляясь, как это он и, главное,
зачем ввязался в эту авантюру с поисками шалой писательницы. – Ночью я с
работы возвращался и видел «жигуль» вашего постояльца. Вдруг он перед отъездом
что-то гладил, а утюг выключить забыл?
Люська наморщила лоб, словно пыталась вникнуть
в смысл его слов. Подумала-подумала, потом сообщила:
– А у него в комнате утюга нету. Так что
гладить он никак не мог. У тебя глюки, парень. Иди, отдохни. Не хрен тебе тут
делать, понял? Мотай, говорю! – вдруг закричала она с пьяной злобой.
– Как же у него глюки?! – заблажил
стоящий на коленях Леха, очевидно, сообразивший своим куцым умишком, что если
Костя сейчас обидится и уйдет, то заветная мечта о портвейне «Массандра»
никогда не станет явью. – И у меня, скажешь, глюки? Это ты ни черта не чувствуешь,
не видишь! Гарью весь дом провоняло, а из-под двери дымок уже ползет! Синий
такой!
В голосе его звучал неподдельный ужас, и даже
Люську проняло: она нагнулась, выставив обтянутый рваными лыжными штанами
внушительный зад, и принялась всматриваться в щель под дверью, заодно поводя
носом, как собака-ищейка. Однако напрасно Костя надеялся, что удастся так же
легко, как Лехе, заморочить мозги и Люське.
– Нету там ничего, ни дыма, ни
запаха, – наконец-то разогнувшись, сказала она, уставившись на Костю такими
трезвыми, без малейших признаков хмеля глазами, что тот оторопел. – Что-то
ты темнишь, друг хороший...
И тут же, заметив его изумление таким
превращением, пьяно улыбнулась, неуверенно поводила перед собой чумазым пальцем
с обломанным ногтем:
– Вре-ешь, у тебя глю-юки!
– Ну, глюки так глюки, – пробормотал
он, все еще не придя в себя от этих мгновенных трансформаций. – Извините
за вторжение. Я тогда и правда пойду. До свиданья!
Он рванул к выходу, но уже на пороге
оглянулся. Люська, привалившись к стенке, словно ноги не держали, распяливала
рот в дурацкой ухмылке, но из-под набухших век снова посверкивали трезвые,
острые глаза, в которых не было ни грамма сонной мути.
– Эй, погоди! – жалобно воззвал
Леха. – А портвейн? Ты ж обещал!
Костя уже хотел было пояснить, что он
конкретно намерен сделать со своим обещанием, но что-то его остановило.
– Сказал – значит, сделаю, – бросил
он и вышел, слегка прикрыв за собой дверь. Тотчас начали защелкиваться один за
другим замки, и он даже головой покачал: неужто Люська, только что бессильно
переминавшаяся с ноги на ногу в другом конце коридора, тигриным прыжком
оказалась у двери и теперь спешит запереть ее? Что-то здесь явно не то...
По-прежнему нет никаких признаков, что пропавшая писательница находится в
комнате мента. А все-таки Люська ведет себя подозрительно!