– Мадам? – полувопросительно спросила секретарша,
окидывая меня взглядом и с одного этого взгляда, как это умеют делать только
француженки среднего класса, с точностью до франка оценивая мою муфточку,
шляпку, жакет, ботики… чудилось, даже стоимость моих бриллиантовых колец, хотя
их скрывала муфточка. Забавно было слышать, как менялась ее интонация от
холодновато-вопросительной на «ма», до почтительно-восторженной на «дам».
Отменно вышколил свою секретаршу Никита, нечего сказать! А вот интересно, не
помогала ли ему в этом Анна?
Я отогнала прочь эту мысль, словно внезапно прилетевшую осу,
и сказала:
– Могу я видеть мсье Шершнефф?
– Вам, конечно, назначено?.. – промолвила
секретарша с полувопросительной интонацией.
– Я мадам Ламартин, – ответила я, потому что мне,
конечно, не было назначено, но я надеялась, что имя моего мужа, часто здесь
бывавшего, сыграет роль некоего пароля.
Тщательно напудренное личико секретарши отразило толику
смущения:
– Прошу простить, мадам Ламартин, однако я лишь заменяю
мадемуазель Анастази, секретаршу мсье Шершнефф, которая сегодня отпросилась по
неотложным личным обстоятельствам, а оттого не в курсе ваших дел. Не
соблаговолите ли сообщить, как именно я должна доложить патрону о цели вашего
визита?
Вот те на! Значит, у Никиты секретаршей какая-то мамзелька.
Хорошенькая? Молодая? И каковы у них отношения? Сумела ли эта особа –
француженка, конечно! – заставить его забыть Анну, или та и после смерти
продолжает владеть его сердцем? А может быть, эта m-lle Анастази – всего лишь
чопорная старая дева, так что мне и беспокоиться не о чем?
А почему мне вообще надо о чем-то беспокоиться?!
– Мадам Санже, я хотел бы на некоторое время отъехать,
поэтому…
Дверь за спиной секретарши вдруг отворилась, и на пороге
показался Никита – в первую минуту неузнаваемый в длинном черном пальто, при
сером кашне, с зачесанными назад волосами, потемневшими от брильянтина, с
новыми тонкими усиками, которые делали его лицо старше, красивее, чем я
помнила, и вообще как-то… интереснее. Он сильно похудел, глаза казались еще
больше и еще ярче. Ох, как они вспыхнули при виде меня! Но тотчас их словно
пеплом присыпало.
– Вика? – сдержанно проговорил Никита. – О,
прошу прощения, мадам Ламартин? Душевно рад встрече.
Видела я, как он мне рад! Лицо стало настороженным, губы
поджались. На щеках заиграли желваки.
– Я на минуточку, Никита, – сказала я самым легким
тоном, на который была способна, демонстративно не принимая навязываемой им
официальной манеры. – Буквально на минуточку! Можно мне войти?
Он помедлил. Ей-богу, он с удовольствием выставил бы меня,
кабы не мадам Санже (на самом деле я, конечно, теперь точно не помню фамилии
этой особы, да какая, в сущности, разница, какова была ее фамилия и была ли она
у нее вообще?!), которая смотрела во все глаза и слушала во все уши: мы как с
первой минуты начали, так и говорили по-французски.
– Разумеется. Прошу, мадам, – сделал Никита улыбку
и попятился в кабинет.
Я вошла, а он так и отступал от меня спиной вперед, пока
наконец не допятился до стены и не прислонился к ней. Выглядело это… странно,
скажем так.
«Боится он меня, что ли?»
– Слушаю вас, Вика, – проговорил Никита, переходя
на русский и исподтишка меня оглядывая, но не задавая ни одного из тех
любезно-обязательных вопросов, на которые так горазды французы. – Только
знаете, я ведь и правда спешу… на сегодня я остался без секретарши, так что
многое приходится делать самому.
Он чуть ли с ноги на ногу не переминался от нетерпения,
чтобы я поскорей ушла, а я стояла столбом и молчала как дура, вся дрожа от
любви к нему, от волнения, от страха… не зная, что сказать, с чего начать.
– Вика… – В голосе Никиты прозвучала нотка
укоризны. – Как поживает ваш супруг? Я слышал, у вас очень счастливый
брак.
Его голос меня отрезвил. Итак, он решил, что я опять явилась
домогаться его, как тогда, в Териоках.
И не ошибся…
Нет, он ошибся!
– Именно о нем, о моем муже, я и хотела поговорить с
вами, Никита, – с трудом вымолвила я.
– Со мной?.. – Никита вскинул брови. – Да
ведь мы едва знакомы с мсье Ламартином.
Ах, какая неподдельная искренность в голосе! На театре б ему
играть, а не адвокатом служить.
– Конечно, едва знакомы! – ехидно усмехнулась
я. – Вы всего лишь спасли ему в свое время жизнь, насколько мне известно.
– А, это… – отмахнулся Никита. – Пустяк,
безделица.
– Что ж это, для вас все спасенные вами жизни – такие
уж пустяки? – начала злиться я. – Но уж позвольте вам не поверить.
Видимо, жизнь Робера для вас не пустяк, коли вы озабочены его здоровьем
настолько, что интересуетесь у доктора Гизо результатами анализов его крови!
Новая вспышка в глазах Никиты после моих слов… И тотчас же
словно стемнело в комнате – так помрачнело его лицо.
– Откуда вам сие известно, Вика? – спросил Никита
холодно.
Я замялась и соврала – очень неудачно:
– От мужа.
– Ну, коли так… – Никита пожал плечами:
разумеется, он мне не поверил! – Коли так, значит, вам известна и та
причина, по которой я это делал. Ну-с, что-нибудь еще?
Он так явно спешил от меня избавиться, что от обиды, от горя
я потеряла всякую сдержанность.
– Никита, не надо так… не будьте таким… –
забормотала я, едва сдерживая слезы. – Вы разве не понимаете, что для меня
значит – вдруг узнать о болезни мужа? Конечно, я соврала, он ничего не говорил,
я узнала случайно… это удар, такой удар… Вы должны мне рассказать!
– Вика, – тихо произнес Никита, и сочувствие
осветило его глаза, – как же я могу? Какое я имею право говорить о делах
вашего мужа, если он сам предпочитает держать вас в неведении? Наверное, стоит
понять те резоны, которые им движут. Наверное, у него существуют веские причины
для молчания, если за все эти месяцы он не счел нужным поставить вас в
известность…
– Как это – месяцы? – тупо переспросила я. –
Он что – болен уже несколько месяцев? Значит, он заболел еще до нашей свадьбы?!
Но я думала… Настя так говорила, что я решила – это произошло совсем недавно, и
вы виделись с доктором Гизо буквально на днях…