Твой любящий друг Гай».
Я посмотрел на Барака:
– А что пишет Тамасин?
Он улыбнулся:
– Что ей скучно, что она устала и ей тяжело. Она хочет видеть меня дома. – Он с облегчением вздохнул. – Ну а что слышно от Гая?
Передав ему письмо врача, я вскрыл конверт от Уорнера. Его письмо было датировано вчерашним днем и пришло ко мне без промедления. Но вскрыв его, я понял причину такой спешки: кроме письма Роберта, внутрь была вложена небольшая записка, подписанная почерком самой королевы. Я сломал печать. Записка была написана накануне, 15 июля, в Портчестере.
«Дорогой Мэтью, я получила ваше письмо, из которого с ужасом узнала о смерти бедной мистрис Хоббей. Похоже, что мастера Хоббея обвинять особо и не в чем, и если этот несчастный мальчик не имеет ничего против, нам не следует сейчас ввергать его в суетные тенеты Опекунского суда. Я знаю, что мистрис Кафхилл согласится со мной. Мы только что прибыли в Портчестерский замок. Через два дня король отправится в Портсмут. Последние сообщения о числе французов и продвижении по Каналу их кораблей выглядят воистину устрашающе. Вам пора уезжать, возвращаться в Лондон».
Затем я обратился к письму Уорнера: оно оказалось кратким, написанным в явной спешке и без обычного внимания к почерку.
«Дорогой Мэтью, двор прибыл в Портчестерский замок. Прилагаю письмо королевы. Мы оба согласны в том, что вам надлежит как можно скорее возвращаться в Лондон. Прошу принять предложение брата Дирика об издержках. Надеюсь и верю в то, что расследованию удалось отыскать убийцу. Кстати, я слышал, что по поводу кончины мастера Миллинга был вынесен вердикт случайной смерти. Король сейчас наиболее озабочен приближением французского флота. Возможно, я больше не сумею написать вам до разрешения этого отчаянного кризиса в ту или иную сторону. С приветствиями и добрыми пожеланиями, Роберт Уорнер».
Я передал своему помощнику оба этих письма:
– Мне еще никогда не приходилось получать письма от королевы.
– Счастливец! – улыбнулся тот. – Итак, дело Кертиса закрыто.
– Понимаю. Но здесь душно. Давай выйдем отсюда.
Мы вышли наружу – в безветренный летний вечер. Я посмотрел на черепичную крышу, прочные старинные стены и высокие новые трубы Хойлендского приорства.
– Эта ночь, слава богу, станет последней, проведенной нами в этом месте, – проговорил Барак, поворачиваясь ко мне. – Ты по-прежнему считаешь, что Уорнер может быть каким-то образом связан с Эллен?
– Не знаю. – Я глубоко вздохнул. – Завтра мы можем уехать прямо с утра. Я еду в Портсмут, a ты поворачиваешь на Лондон. При удаче, я проведу там всего несколько часов и смогу нагнать тебя на следующий день на дороге.
– Не надо тебе туда ездить.
– Я должен.
– А если придут французы?
– Я должен поговорить с Уэстом. Кто, как не я, растревожил осиное гнездо в Рольфсвуде?
– A теперь ты решил попробовать загнать ос обратно?
– Я намереваюсь установить, что именно произошло на этой плавильне.
Джек качнул головой:
– Какого черта тебе это надо? Вот что: в таком случае завтра я еду с тобой в Портсмут.
– Нет. Возвращайся в Лондон. Я отыщу Ликона – возможно, он поможет мне еще раз отыскать Уэста.
– Тебе не следует делать это одному.
Я посмотрел на помощника:
– Ты в этом уверен?
– Если я буду с тобой, мы уедем сразу же, как ты повстречаешься с Уэстом. А если я отпущу тебя одного, ты застрянешь в Портсмуте и попадешь в другие опасности.
Я улыбнулся:
– Тогда спасибо тебе.
– Когда мы вернемся в Лондон, тебе придется перемениться. Тебе больше нельзя вести подобную жизнь. Как, впрочем, и мне, – заявил вдруг мой клерк с неожиданной силой в голосе.
Он вновь строго посмотрел на меня, но в глазах его читались тревога и сдержанность.
Я опять улыбнулся, но на этот раз печально:
– Ликон сказал мне нечто в таком же духе. О том, что я старею.
– И проявляешь склонность к навязчивым идеям. Как никогда прежде.
Я глубоко вздохнул:
– В таком случае, похоже, что теперь я нуждаюсь в твоем руководстве. Спасибо тебе, Джек.
Мы вернулись в дом. Я подумал: он прав, когда мы вернемся домой, пора устраивать мою собственную жизнь, перестать жить трагедиями других людей. Я понял, что именно этим занимался прошедшие долгие годы… Сколько ж их было, этих трагедий, вызванных бурными переменами и конфликтами, которые король навлек на Англию! Быть может, так я отреагировал на все это безумие?
Фальстоу стоял в большом зале, разглядывая стены, на которых прежде висели гобелены. Он обратил ко мне полный вражды взгляд. Его светлые волосы и борода контрастировали с угольно-черным траурным дублетом.
– Вам известно, где находятся сэр Квинтин и его сын? – спросил я без церемоний.
– Уехали, – холодно отозвался Амброуз.
– A члены семьи?
Управляющий с ненавистью поглядел на меня, отбросив последние крохи почтительности:
– Я не позволю вам беспокоить их… в том состоянии, в которое вы привели их на расследовании!
– Вам не следовало бы забывать про хорошие манеры, дворецкий, – проговорил я спокойным голосом.
– Я распоряжаюсь в этом доме, согласно воле мастера Хоббея. Говорю еще раз: я не позволю вам больше беспокоить их.
– Где находится мастер Дирик?
– Он с мастером Хоббеем.
– Завтра мы уезжаем. Передайте мастеру Дирику, что мне нужно перед отъездом переговорить с ним.
При этой новости на лице моего собеседника отразилось облегчение:
– Передам. Общего обеда в зале сегодня не будет. Трапеза будет подана в комнаты.
Развернувшись на месте, он отправился прочь.
Я поднялся в свою комнату. Вскоре в мою дверь постучали, и вошел Винсент, мрачный и злой.
– Вам будет приятно услышать, сэр, – проговорил он, – что мастер Хоббей слег. A Дэвид весьма расстроен.
– Готов держать пари, что он не настолько расстроен, как мастер Эттис, – парировал я, глядя ему в глаза.
Совесть укоряла меня за то, что я был вынужден сделать на расследовании, но в отношении Дирика я ощущал только гнев и презрение. Прежде я предполагал, что при всей своей комичной задиристости этот человек искренне считал, что я несправедливо отношусь к Хоббею из-за Хью. Однако роль, сыгранная им в преследовании Леонарда, доказала мне его продажность и жестокость.
Мой коллега фыркнул:
– Эттис! Жена которого, несомненно, окажется вашим клиентом.