– Да что ты с ним рассусоливаешь… – брезгливо бросил кто-то
из святых братьев. – Он еще имя Искупителя своим грязным языком трепать будет!
Давайте…
Вниз начала опускаться лестница. Ну вот, только сломанных
ребер мне не хватало! В один миг я сорвал с себя халат, скомкал и швырнул
вверх, прямо в лицо надзирателю.
– Забирайте! Изверги!
…Для порядка бы еще слезу пустить, пусть в моем слабодушии
уверятся, но плакать совсем не хочется. Когда в душе одна лишь злость – откуда
слезы?
– Может, поучить его для порядка? – осведомился кто-то.
– Нет, не положено! – отрезал надзиратель. – Служба должна
осуществляться со всем тщанием, но без лишней жестокости!
Экий он законник…
– Халат проверь, может, уже успел веревок надергать? –
спросил тот, кто желал заняться моим воспитанием.
– А я что делаю? – обиделся надзиратель. – Все в порядке,
целый халат… а поясок, поясок!
– Поясок у меня…
Решетка легла на свое место, а свет и голоса удалились. Да
уж, кто по доброй воле здесь решит задержаться…
Я снова вернулся к своим опилкам. Вот так, Ильмар-вор. Нет
тебе фарта. Обходись тем, что есть. Головой.
Каждому вору, а порой и честному бюргеру, рано или поздно
приходится с тюрьмой знакомство сводить. Ну, если за пьяную драку присудили
тебе месяц конюшни чистить или за мелкую кражу добряк-судья год каторги
пожаловал, – это дело простое. Устраивайся, обживайся, учись, как обитать за
решеткой. А вот когда попал на пожизненную… ну, или на десять лет рудников, что
верная смерть, – то готовься бежать.
Только по уму готовься!
Вначале пойми, как ты бежать будешь. Слабину прощупай – в
стене, в полу, в стражниках. И жди момента. Не дергайся раньше времени. Но и не
упусти свой шанс. Не перегори. Тюрьма, особенно одиночка, тем ужасна, что волю
убивает. И тело еще не ослабло, и мысли двигаются, а воли нет – и пропал
человек. Перед ним дверь открой, ключ на столе забудь, оружие оставь, а он
будет тупо смотреть, шага к свободе не сделает.
Бежать. Как? Камера глухая, стены не пробить. До люка не
допрыгнуть. Эх, будь у меня хорошее Слово, а на Слове… лестница, к примеру. Или
хотя бы веревка с крюком, веревку можно и на слабое Слово положить. Ну и пила,
конечно, чтобы, к люку добравшись, перепилить брусья…
Пустое это. Во-первых, даже выберусь из камеры – надо будет
как-то дверь в коридор открывать. А во-вторых, нет у меня Слова.
Что у меня есть? Опилки, вода да слив для нечистот…
Можно, конечно, опилками слив забить. Даже думать противно,
с чем их для этого мешать придется, но… Можно, наверное. А когда камера вся
доверху водой заполнится, подплыть к решетке, попытаться с замком справиться…
Я захохотал, но смех в гулкой темноте прозвучал так страшно,
что наперед я зарекся смеяться.
Это ж сколько будет наполняться камера от тонкой струйки?
Дня три, четыре…
А меня ведь кормить собираются.
Да и не смогу я трое суток в ледяной воде проплавать. В
лучшем случае – утону. Но тогда уж проще жилы на руке перегрызть да и
отправиться медленной скоростью на тот свет…
Значит, не там слабину ищу.
Глава вторая
в которой я делаю глупости, но вреда мне это
не приносит
Уж не знаю, кто мог в такой камере пятьдесят лет прожить.
Может, дикий гренландец или исландец, привыкший среди льдов жить, на морозе
нужду справлять и снегом умываться. Холодно! Все время холодно, а ведь сейчас
теплая ранняя осень стоит. Холод мешал спать, холод не давал думать, холод
тянул силы. Хоть бы одеяло какое! Хоть бы одежду оставили!
Первую ночь в камере я не мог даже глаз сомкнуть.
Промучился, то пытаясь зарыться в опилки – тогда ледяной пол высасывал из меня
тепло, то сгребая все под себя – тогда мучил холод, идущий от каменных стен.
Но, проснувшись, я обнаружил, что в какой-то миг все-таки
задремал. Пошел в угол, к воде и сливу, да и наткнулся на что-то круглое и
мягкое, лежащее на полу.
Это оказался мой паек. Ползая по камере, я нашел две вареные
картошки, маленькую репку, ломоть хлеба и кусок соленой трески. Еда была
помятой, видно, ее попросту, без церемоний, скинули через решетчатый люк. Вот и
рухнул еще один мой план – подкараулить надзирателя в тот момент, когда он
будет разносить еду.
Справив дела и умывшись, я вернулся к своим опилкам. Очистил
картофелину – интересно, скоро ли я перестану ее чистить и начну жрать с
кожурой? – да и стал есть, вприкуску с треской.
В общем-то прилично кормят. Хлеб черствый, но пшеничный, из
хорошей муки. И рыба не вонючая, такую и на воле с удовольствием едят.
А вот супчика наваристого или каши горяченькой мне теперь не
попробовать. Это ведь миску потребуется спускать в камеру. Значит, есть риск,
что отчаявшийся узник бросится на тюремщика… а риска святые братья не любят.
Вторую картофелину и репку я оставил на потом. Привычно уже
сгреб вокруг себя опилки, будто птица, в гнезде поудобнее устраивающаяся, и
стал размышлять.
По всему выходило, что своими силами мне не выбраться.
Никак. До люка не добраться, подкоп не сделать, затопление устраивать никакого
смысла нет. На самый худой конец я оставил попытку дыру сливную расковырять да
в канализацию прыгнуть. Наверняка об этом архитекторы подумали, и ждет меня
либо крепкая бронзовая решетка, либо труба такая узкая, что не протиснешься.
Это та же смерть, только совсем уж позорная – в нечистотах захлебнуться.
Значит, единственная слабина, которую мне искать стоит, – в
людях. В тюремщике моем ненаглядном, в человеке с мертвыми глазами. Тщание, но
без лишней жестокости… хорошо говорит, как по писаному. Неужели нет у него
слабых мест? Корысть, азарт, трусость… Только ведь и подкупить мне его нечем, и
не запугать никак. А самое плохое – вовсе он не собирается со мной
разговаривать. Даже еду по ночам разносят, вот чего удумали!
Выходит, этой ночью придется бодрствовать…
Спать вроде как и не хотелось. Но я все-таки лег и честно
попытался подремать. Получилось, и даже сон мне сниться начал. Снилось, что мы
снова бежим по темным, ночным улочкам Неаполя, с опаской поглядываем на
Арнольда, что тащит беспамятного Маркуса, одним лишь каменным лицом редких
прохожих распугивая… Но в отличие от настоящего нашего бегства, всего три дня
назад случившегося, я прекрасно знал – мы прямо на засаду движемся. Знал – и не
мог о том сказать. Знал – и шел вперед. Как Искупитель, с апостолами навстречу
римским солдатам движущийся…
Вот только Искупитель не зря Богу-отчиму в Гефсиманском саду
молился. Минула его смерть постыдная, принес он в мир Слово…