Но тут-то самое ужасное и началось…
То, что руссийцы в бане колотят друг друга палками, я
слышал, но никогда не верил. Оказалось, не во всем молва врет. Только были это
не палки, а связанные на манер веника ветки. Этими ветками банщик принялся меня
стегать – я попытался встать, так он коленом на спину навалился, паскуда!
Хорошо хоть сами ветки тела касались мягко, в последний миг банщик руку
останавливал: подобно искусному палачу, что может уложить девицу на колоду,
топором косу отсечь, а шеи не коснуться…
Минут пять меня ветками обрабатывали. Потом чуть ли не под
руку вывели из «парной» и спихнули в бассейн с ледяной водой. Поначалу я даже
не понял, что она ледяная – лежал, блаженствуя…
Ну а потом, по руссийской традиции, мы с банщиком пили
хлебный напиток – квас. Я уж было решил, что все кончилось, но банщик вдруг
одобрительно меня похлопал по плечу и опять на «парную» кивнул. Самое
удивительное, я согласился. Раз уж деньги уплачены…
Нет, вспоминать-то было интересно. А когда после бани мне на
подносе вынесли стопку водки и бутерброд с семгой – совсем хорошо стало. Но
постоянно в такие бани ходить – спаси, Сестра!
Здесь, в Аквиникуме, бани вроде и цивилизованные, но
все-таки особенные, не как по всей Державе. Аквиникум ведь стоит на горячих
водах, потому топить бани совсем не нужно. Пробурил в правильном месте дырку в
земле – оттуда и начинает бить горячая вода с паром. Чуть ли не со времен
Искупителя этим пользуются. Опять же во времена османов тут свои банные
особенности закрепились.
Мы с Петером вошли в длинный холл, уставленный мягкими
диванами и кончавшийся пивной стойкой. Несколько мадьяр, распаренные и
благодушные, распивали пиво за столиками. Старичок в смешной национальной
одежде торговал сувенирами, перед ним на столе лежали картинки-миниатюры с
видами Аквиникума, куколки в костюмах селянок, деревянные игрушки.
Еще один старичок собирал деньги за вход. Недешево – по
половине стальной марки со взрослого, четверть с ребенка. Я заплатил за нас
обоих, и мы прошли мимо старика в узкий полутемный коридор. Чем дальше мы шли,
тем сильнее и противнее пахло серой.
– Это от воды, – сказал Петер. – Здесь серные источники,
очень полезно для здоровья.
– Ага, и если кто воздух испортит – то незаметно… –
пробормотал я. Разве может быть вонь полезной? Это, скорее уж, мадьяры в
утешение себе выдумали…
Коридор кончился большим залом, уставленным рядами не то
больших шкафов, не то маленьких, вроде сельского нужника, будочек. Их было так
много, что зал превратился в хитрый лабиринт – полутемный, вонючий и унылый.
Мне вдруг подумалось, что даже в руссийской бане было
веселее.
– Надо найти банщика… – пробормотал Петер. Он-то был здесь
не в первый раз и порядки знал.
– Зачем? – содрогнувшись, спросил я.
– Раздеться!
Банщик вскоре нашелся – вынырнул нам навстречу из-за
будочек, довольно музыкально насвистывая что-то приятственное. Ничего не
спрашивая, кивнул нам, подвел к двум будочкам с открытой дверью, постучал
пальцем по нарисованным на дверях номерам – мол, запоминайте, и выдал по
увесистому медному ключу. Я глянул на ключ, и подумал, что такой замок при
нужде открою и ногтем. Но спорить не стал.
– Раздевайся в кабинке, – сказал Петер.
– А это что? – спросил я. Банщик протягивал мне какую-то
тряпицу, некогда белую, но давным-давно уж застиранную в желтый цвет. Вроде как
матерчатый квадрат с двумя шнурками…
– Передник. – Петер вдруг слегка покраснел. – Фартук.
– Какой передник? Какой фартук?
– Банный, его надо завязать на поясе…
Я вспомнил отставного сапера, что так не любил мадьяр и
ругал их бани. И впрямь не соврал!
– Ну-ну… – сказал я, прихватывая фартук. Зашел в будочку,
прикрыл за собой дверь. Стянул свою щегольскую одежду – брюки жалобно
потрескивали, они были узковаты, но пока не рвались.
Что за глупость этот фартук? Да и противно, если честно… до
меня его тысяча мадьяр на чреслах носила, а хорошо ли его стирали – один
Искупитель ведает…
Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Я вздохнул,
повязал фартук. Вышел, закрыл дверцу. Из своей будочки появился и Петер. Уж не
знаю, каким он был до болезни, но сейчас, всяко, выглядел доходягой, неделю
маковой росинки в рот не бравшим.
– Куда ключ девать? – Я мельком на замок глянул, стукнул
легонько пальцем в нужное место – и язычок выскочил, запирая будочку.
Петер похлопал глазами и сказал:
– К шнурку привяжи… ключ потом отдать надо.
– Ясное дело… Ну, пошли.
– Значит, Маркус и Арнольд? – тихонько спросил Петер.
– Да. Парнишку ты по плакатам представляешь… ну Арнольда
узнать нетрудно – ищи самого здорового и мускулистого, да чтобы говорил с
германским акцентом.
– Если он из-под Вены, – Петер улыбнулся, – то его акцент не
должен быть похож на германский. Пусть даже родной язык его – германский.
– А, ну это тебе, знатоку, виднее… Куда идти?
Сама баня оказалась таким же лабиринтом, как и зал с будками
для раздевания. Первым делом мы прошли комнаткой с четырьмя душами, все были
заняты и под ними мылись мадьяры. В фартуках, честное слово, в фартуках! Мылом
себя елозили старательно, один даже ароматное жидкое мыло на волосы лил, вроде
как о чистоте заботясь… но фартуки не снимали!
Может, Пивичко был в чем-то прав?
В следующем зале было несколько дверей.
– Это бани сухие и с паром, – сказал Петер.
При словах о паре я вздрогнул, но ответил твердо:
– Пошли…
Сухая баня была самой обычной, как в любом уголке Державы. И
народа там оказалось немного – сидел рыхлый толстяк, оскребывая ногтями
распаренную пятку и два господина строгого вида, сидя на сдвинутых стульях,
читали одну газету на двоих.
Единственное полезное, что я из сухой бани вынес, – это
второе применение фартука. Им не только срам прикрывали, но еще и, садясь на
горячие доски, ловко переворачивали на шнурке, используя как подстилку.
– В мокрой бане запах будет сильнее, – виновато предупредил
Петер. Видно, очень уж картинно я нос воротил…
Запах тут и впрямь был силен! Надпись над входом честно
предупреждала на двух языках – романском и германском: «газовая камора» и
«Gaskammer». Была, конечно, надпись и на мадьярском, но ее я даже прочесть не
пытался.
Жар, к счастью, был куда слабее, чем в руссийской парной
бане. Зато пар оказался серным, клубящимся, плотным, будто осенний туман. Руку
вытянешь – ногтей не видно.