А потом оглянулся неведомый строитель, увидел, что вокруг –
просвещенные и законопослушные времена. Почесал в затылке, ну и давай лепить:
на крепкие стены – узорные барельефы, по которым легко взбираться, на высокий
второй этаж – пышные балконы, через которые в дом даже ребенок проникнет. Я
даже вздохнул, представив себе, какое раздолье перед любым вором открывается.
Двуколка ждала нас в сторонке: уверенности у нас все-таки не
было. А мы все стояли перед крепкой дверью, богатая резьба на которой давно
забилась грязью. Наконец Антуан откашлялся и постучал увесистым деревянным
молотком.
Ждать пришлось недолго. Наверное, дворецкий обитал где-то
совсем рядом со входом, потому что иначе плелся бы к нему полдня. Был он,
пожалуй, одних лет с Антуаном, но выглядел его полной противоположностью.
Толстый, обрюзгший, лицо такое багровое и оплывшее, что даже морщин не видно.
– Да? – изрек он, взирая на нас.
– Мы хотели бы повидать баронессу, – сказал Антуан. Голос
его изменился, совсем слегка, но сразу стало ясно, что он и впрямь высокородный
аристократ, привыкший гонять слуг налево и направо. Даже этот обрюзглый
дворецкий слегка подтянулся и спросил:
– Как доложить?
– Граф Антуан Лионский и… – Антуан вопросительно глянул на
меня, я кивнул, и он продолжил: – И граф Печальных Островов инкогнито. Со
спутником.
Дворецкий несколько секунд жевал губами, то ли запоминая
имена, то ли соображая, что делать дальше. Потом отступил, тяжело сгибаясь в
полупоклоне:
– Прошу вас войти…
Пока слуга натужно ковылял на второй этаж, мы расположились
на первом, в комнате, что явно была некогда залой для приемов. Роскошной залой
– она и сейчас бы смотрелась величественно, лишь стоило выбить пыль из портьер
и занавесей, сменить или хорошо почистить обивку на креслах, ну и паркетный
пол, некогда сделанный с великим старанием и вкусом, привести в порядок.
– Я что-то припоминаю про эту баронессу, – тихонько сказал
Петер. – Какие-то обычные светские сплетни… романтическая влюбленность,
несчастливый брак, ссоры с родственниками, пытавшимися упечь ее в дом
душевнобольных…
– Угу… – пробормотал Антуан. Его явно занимали картины на
стенах, по которым щеткой бы пройтись не мешало… Но Антуан и так что-то углядел
и с восторгом произнес: – Не может быть… неужто ранний Ватто?
Я сквозь пыль и паутину ничего особо впечатляющего не
разглядел, потому смолчал.
И тут появилась баронесса. За ней поспешал слуга, в чью
обязанность явно входило объявить о появлении баронессы – однако та оказалась
скорее на ногу.
– Чем обязана чести видеть вас? – неожиданно тонко и с
нескрываемой подозрительностью воскликнула баронесса, подойдя. Мы, едва успев
встать, в замешательстве смотрели на нее.
Старуха, похоже, и впрямь была безумна.
Нет, ничего явного, как в фарсах и мюзиклах, где безумцы
надевают на голову горшок или панталоны, а на руки вместо перчаток – ботинки.
Одета старая баронесса была примерно так, как и должна одеваться старая,
одинокая, скуповатая женщина. Длинное платье из китайского шелка, что и за
пятьдесят лет не выцветет… лайковые перчатки… туфли забытого всеми, а оттого
словно бы и модного фасона. Но сухонькое личико было застывшим словно маска, а
в глазах плясал какой-то странный огонек. Кто хоть раз безумного видел – сразу
поймет. Словно скачут глаза, смотрят и наружу, и вовнутрь, видят не то, что
есть, а то, что им видеть хочется.
Видно, под несчастливой звездой родственники баронессы
родились, раз не сумели ее в сумасшедший дом упрятать!
– Баронесса Швальц! – выпалил слуга, наконец-то догнавший
баронессу. И этим немного нас из столбняка вывел.
Антуан вышел вперед, галантно склонился в поклоне. Произнес:
– Это мы имеем честь видеть вас, госпожа баронесса. Просим
прощения, что нарушили ваш покой…
Баронесса часто закивала, будто китайский болванчик. Но
ничего не произнесла – ожидала продолжения.
– Я – граф Антуан Лионский, – сообщил Антуан. – Мой спутник
– граф Печальных Островов… инкогнито.
Петера он даже не стал представлять, впрочем, старуха им и
не заинтересовалась.
– Нас привела под ваш кров счастливая случайность, –
продолжал тем временем Антуан. – Мой друг, вчера проезжая мимо вашего дома,
увидел двух женщин, входивших в дверь. Ему показалось, что это его старые
добрые знакомые, что, по слухам, отправились отдыхать в Аквиникум на воды.
Поэтому мы и решили навестить вас…
– Кобеля, – сказала старуха презрительно. Антуан осекся. –
Два кобеля, – едко процедила старуха, презрительно взмахивая рукой. –
Убирайтесь! Здесь нет гулящих девиц!
Это добрый и святой дом! Здесь некому залезть под юбку! Вон!
Даже у Антуана, явно имевшего опыт обращения с выжившими из
ума старухами, отнялся язык. А я невольно отступил на шаг – старуха замахала
руками, будто ветряная мельница, норовя попасть по лицам. Ну не драться же с
безумной баронессой?
– Баронесса…
Я вскинул голову – и увидел Хелен.
Летунья стояла на лестнице. Явно подглядывала тихонько,
прежде чем решилась выйти. В длинном платье, наверняка из старухиных сундуков,
она ничем не походила на аристократку, графиню, прославленную в балканских
войнах Ночную Ведьму, капитана планёрных войск. Скорее приживалка при богатой
сумасшедшей родственнице.
– А? – Старуха повернулась, не прекращая молотить по воздуху
руками.
– Баронесса, – сказала Хелен, спускаясь. – Не волнуйтесь,
баронесса. Это не кобеля.
– Не кобеля? – удивилась старуха.
– Нет. Вовсе нет. Это мой престарелый отец и мой уважаемый
кузен, – не отрывая от меня взгляда, сообщила Хелен.
– Кузены тоже кобелями бывают! – выдала баронесса
потрясающую по глубине истину. Но на нас посмотрела с меньшей враждебностью и
руки опустила.
– Я не кобель! – быстро сказал я. Под бдительным взглядом я
поневоле чувствовал себя виноватым – будто и впрямь явился в этот дом, чтобы
снасильничать всех его обитательниц.
– Искупителя чтишь? – спросила старуха, с легкостью перескочив
смутную тему моей натуры.
– Чту!
– Смотрите у меня, мальчики, – изрекла баронесса,
развернулась – и рысцой двинулась обратно. Едва успевший отдышаться слуга, явно
привыкший к подобным диалогам, скорчил тягостную физиономию и кинулся за ней.
Но я уже выкинул баронессу из головы. Я смотрел на Хелен.
Ох что-то с летуньей неладное!
Слишком усталое лицо. Слишком несчастные глаза.