Петер наконец-то решился посмотреть ему в глаза. И твердо сказал:
– Я привык верить своим глазам и ушам. Говорят всякое… но
никто и никогда не обвинял епископа Жерара в недостатке веры. Если он считает,
что вам следует оставаться на свободе, значит, не все так просто.
Принесли сок и мне. Я глотнул, уже предвкушая сочную
вишневую мякоть на языке, густой и сладкий нектар…
Что за гадость?
Сок был сладким, но приторным. Пах землей и травой.
Я посмотрел на женщину, усердно крутящую пресс. Та ехидно
улыбнулась – мол, сам выбирал.
– Это свекольный сок, – небрежно бросил Петер. – Очень
популярный этим летом, но мне не нравится.
Отставив стакан, я спросил:
– Петер, а если тебя схватит Стража?
– Потому я и предпочитал не знать точно, – ответил Петер.
– Ты не понимаешь, – покачал я головой. – Это слишком
серьезно. Никто не примет на веру твои слова. Мы как прокаженные – любой, кого
коснемся, обречен. Если тебя схватят, то упрячут в тюрьму навеки. На всякий
случай.
Петер слегка побледнел. Но ответил достойно:
– Если бы епископ Жерар не спас меня, я уже лежал бы в
гробу. Я обещал помочь вам и буду помогать, покуда в этом есть нужда.
– Хорошо. – Антуан поднялся. – Тогда забудем обо всем, что
было сказано… и пойдем в парфюмерный магазин.
Как ни странно, но я был даже рад, что Петер разгадал нашу
тайну. Дурное дело – постоянно оглядываться на спутника, размышлять, не
сболтнул ли при нем чего лишнего.
Мы поднялись на второй этаж – на лифте, служитель
уважительно кивнул, пропуская нас в кабину. Видимо, два иудея в сопровождении
местного выглядели солидными покупателями.
На втором этаже «Элефанта» Петер уверенно направился к
лавке, занимавшей едва ли не четверть этажа. Чего тут только не было! Я
поневоле знаком с парфюмерией, приходилось порой свой облик менять, но
подобного изобилия не видел никогда.
От запаха духов кружилась голова. Рядами выстроились
стеклянные и фарфоровые баночки с мазями и притираниями. Пудру продавали и в
коробочках, и на вес – покупателям попроще, из тех, что соблазняется грошовой
экономией, купив товар без красивой упаковки и большой партией. Десяток девиц
демонстрировали краски для волос – стоя рядком, от белокурой до смоляно-черной,
и держа в руках краску, послужившую такому преображению. Вертлявый молодой
человек суетился в толпе, давая всем желающим понюхать новые духи – с самым
модным запахом ржавого железа.
Тут же продавались и побрякушки, которые столь приятно
видеть на любимой женщине, но так обидно покупать для жены. Жемчужные бусы,
стальные кольца и цепочки, украшения из золота и серебра, рубиновые и алмазные
колье, перламутровые броши, костяные и деревянные украшения, чья ценность
заключалась не в материале, а в искусной работе.
Покупателей, на наше счастье, хоть и было изрядно, но
свободные продавщицы оставались. Петер покрутил головой, просветлел лицом и
призывно замахал одной из них. Девушка, увидев Петера, явно удивилась и
бросилась к нему. Я с любопытством наблюдал, уже уверившись, что и помимо
невесты Петер не обделял вниманием женский пол.
Но нет, не похоже было, что встретились любовники. Скорее уж
– друзья, как ни редко встречается дружба между мужчиной и женщиной, тем более
если они молоды и не безобразны.
– Это Катален, – словно прочтя мои мысли, сказал Петер. –
Дочь моей кормилицы, моя молочная сестра…
Он перешел на мадьярский, что-то рассказывая девушке. Судя
по всему, о своем чудесном исцелении: на лице ее попеременно отражались то
радость, то удивление, то чистое, чуть наивное благолепие. Я даже залюбовался
девицей. Той благородной крови, которая сразу чувствовалась в Илоне, да и в
самом Петере явственно проступала, у нее не было. Но сразу становилось понятно,
что девушка она честная и добрая, наделенная упорством и трудолюбием. Такая
станет хорошей женой и матерью, да и бедствовать, наверное, не будет – разве
что обручится на свою беду с лодырем и пьяницей.
– Интересно, что Петер собирается сказать? – спросил я
Антуана по-галльски. Не таясь, чтобы Петер услышал.
– Узнаем, – спокойно ответил Антуан. Чуть горбясь – видно,
устал от ходьбы, он озирал толпу. И на лице его была та печальная и светлая
умиротворенность, что бывает лишь у стариков, уже начинающих прощаться с
жизнью, но не озлобившихся и не возненавидевших молодость.
Петер повернулся к нам. Совсем по-простецки прищелкнул
пальцами и сказал:
– Кажется, нам повезло!
Глава третья
в которой мы находим тех, кого ищем, а нас
находят те, кто ищет нас
Для разговора мы вышли на улицу и уселись на скамеечке перед
скульптурой, изображавшей очередного элефанта. Петер горел желанием поделиться
тем, что узнал от своей молочной сестры, но пока мы не оказались в одиночестве,
не проронил ни слова.
– Я рассказал Катален, что злобная тетушка твоей невесты
силой увезла ее в Аквиникум, – начал он, обращаясь ко мне. – Но ты прознал и
вместе с отцом отправился вслед…
Антуан поморщился.
– Да, словно в дурной пьеске! – согласился Петер. – Только в
такие истории молодой девушке поверить легче всего.
– Не всякой… – заметил Антуан.
Петер кивнул:
– Да. Но Катален поверила. Она славная… но слишком
романтичная. Так вот, именно она вчера обслуживала двух женщин. Описание
совпадает. Обе были взволнованные, напряженные, особенно та, что помоложе. На
украшения только поглядели, а вот парфюмерии заказали немало. Всякой, и не
только духов, но и красок для волос… и парик один. Им даже денег не хватило
расплатиться, и покупку им отправили с посыльным…
– Адрес? – воскликнул я.
– Проспект Кальмана, дом баронессы Швальц. Катален
запомнила, потому что баронесса у них бывала частенько. Но всегда одна,
покупала немного и торгуясь, будто последнюю марку отдавала. Старая, выжившая
из ума женщина, откуда у нее такие гости – непонятно. Сама баронесса из-под
Вены, но живет большей частью в Аквиникуме.
– Поехали, – решил я. – Либо нам повезло, либо дурацкая
ошибка, но лучше уж не мешкать.
Антуан подумал и кивнул.
И мы направились к двуколке, где скучал кучер, читая
подобранный где-то кусок старой газеты. Надо же, образованный человек, а
занимается извозом.
Не знаю уж, выжила из ума баронесса или нет, но дом ее и
впрямь казался странным. Будто начинали его строить совсем уж в древние
времена, когда каждый богатый дом обязан был быть крепостью. Отсюда крепкие
стены, узкие оконца и даже смешной неглубокий ров вокруг: полный зацветшей
воды, но такой запущенный, что его не просто перепрыгнуть – перешагнуть можно.