Минотавр вышел покурить - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Шеррил cтр.№ 18

У братьев Крюз царит тишина. Подковы лежат там, где упали при последнем броске. В будние дни парни ложатся спать, едва стемнеет. По пятницам и субботам нередко засиживаются во дворе за полночь, выпивают, возятся с грузовиком, а иногда, хотя видимой угрозы нет, стреляют из пистолетов в воздух. Однако по рабочим дням все трое укладываются на боковую рано.

Минотавр слышит, как Суини зовет пса домой, как накладывает ему в неглубокую металлическую миску еду. Миска эта ему знакома, он принес ее, проработав у Граба две недели. Когда его приняли на работу линейным поваром, многие кастрюли и сковороды висели над плитой и грилем на металлическом стержне. Висели до тех пор, пока однажды Минотавр не обжегся, протянув руку за креветкой, которую уронил. От боли он отпрянул назад и проткнул рогом одну из сковородок. Сковородка была из дешевеньких, и Граб оставил случившееся без внимания, однако уже на следующий день порядок хранения кухонной посуды был изменен. Граб сказал, что, если Минотавр хочет, он может взять испорченную посудину домой для собственных нужд.

Миссис Смит смотрит телевизор, кажется автогонки. Эффект Доплера особенно заметен во время спортивных передач. Когда идут христианские программы, где измеряемыми величинами являются вера и истина, наука в значительной степени носит теоретический характер. Вскоре старушка выключает телевизор, и в кемпинге становится тихо. Единственными нарушителями тишины остаются Хенк и Джози.

Жюля и Марвина они укладывают спать в девять. Во всяком случае, начинают укладывать. Иногда война с детьми, за которой следят все обитатели кемпинга, продолжается час, а то и больше, прежде чем мальчики, надув губы, отправляются в свою спальню размером со стенной шкаф. Бывают вечера, когда Хенк и Джози поднимают шум и гам. Разве ты, Хенк, не подмигнул той шлюхе у стирального автомата? А разве ты, Джози, не можешь выбросить из коробки кошачье дерьмо? Видно, наигравшись за день с тяжелыми узлами стиральной машины, Жюль и Марвин идут сегодня спать без разговоров. У Хенка и Джози, похоже, мирное настроение. В их прицепе тихо. Из кухни, в которой сидит Минотавр, видно, что свет у них погас.

Где-то после полуночи Минотавр принимается возиться с «молнией» на рабочих штанах. Где-то вдалеке лает собака, ей вторит другая. Даже в самые тихие дни со всех концов кемпинга доносится храп. Сегодня, правда, слышны и любовные стоны, которые смешиваются с треском и жужжаньем насекомых, неприятным постукиванием сковородок, привязанных к веткам вишневых деревьев, которые колеблет налетевший ветерок. Любовные звуки смешиваются с гудением фонаря, установленного Суини, и достигают жадного слуха Минотавра. Хенк и Джози занимаются любовью так же часто, а иногда и так же громко, как бранятся.

Есть нечто героическое в их совокуплении, в том рвении, с которым два ухоженных молодых тела ищут друг друга. Героическое и пугающее. Минотавр знавал в своей жизни совокупление, но он не помнит, чтобы оно происходило так бережно и на таком легком дыхании. Оттого в нем пробуждается забытое желание.

— Хенк, Хенк, Хенк… — негромко повторяет Джози, когда она в силах что-то произнести, а Хенк, словно наделенный нечеловеческой выносливостью, продолжает свое дело. Темп и страсть, которые они проявляют, отвлекают Минотавра от работы. — Ох, ох, ох… Боже мой! — вырывается у Джози. — Ммм… Ммм… Ммм…

И Хенк — сплошные бицепсы, грудные дельтовидные и спинные мышцы — трижды, как бы священнодействуя, произносит в ответ: «Ах, ах, ах».

Не будь Минотавр таким, каков он есть, он подкрался бы к задней части прицепа, чтобы стать свидетелем этого диалога плоти. Сняв рубашку, он пополз бы по траве под научным названием росичка кровяная сквозь черную ночь и вперил бы свой черный глаз в распахнутое окно.

— Хенк, Хенк, Хенк…

Будь он, а он этого хочет, чуть посмелее и понаглее, Минотавр встал бы у самого окна, невидимый в ночи со своей бычьей головой, футах в трех, а то и меньше от крохотной односпальной кровати, на которой они исполняют свои гимнастические ритуалы. Он протянул бы руку и положил ладонь на молочно-белые ягодицы Джози — два незагорелых островка плоти и канал, которых их разделяет, превращаясь в океан золотистого тела. Прикоснулся бы к ней, лежащей верхом на Хенке. К этой машине наслаждений. К цели желаний.

— Ох, ох, ох…

А если бы она встала на четвереньки, а Хенк пристроился бы сзади, то Минотавр бы видел, как подпрыгивают и раскачиваются ее груди, как вздрагивают ее ресницы всякий раз, когда муж в нее проникает. Минотавр наблюдал бы гипнотическое движение этих полных мешков плоти с коричневыми сосцами — сосцами матери, — будь он иным.

Минотавр не считает аморальным наблюдать за тем, как Хенк и Джози занимаются любовью. Отнюдь. И не боится, что его застигнут врасплох. Боится он лишь того, что все окажутся в неловком положении. Вместо того, чтобы ползти к окну, Минотавр тихонько выходит из прицепа. Подавшись всем телом вперед, он сидит во мраке на крыльце, вглядывается в смутные тени своего времени и пытается ухватить нить истории, припомнить какой-то образ, прежде чем услышать звуки, которым он придаст телесную оболочку. За пять тысяч миль отсюда, возможно, столько же лет могучий бык в ярме ревет под ударами бича, вращаясь по бесконечной орбите. Минотавр прислушивается. Сидит на крыльце до тех пор, пока Хенк и Джози не отрываются наконец друг от друга.

— О боже! Боже! Более! — стонут они и, расцепив объятья, погружаются в сон.

«Очень жаль», — говорит Минотавр, хотя его никто не слышит. Он занят. Он рубит приправы. Больше всего Минотавру нравится время перед открытием ресторана, когда на его рабочем месте все в порядке, голландский и другие соусы готовы, все вспомогательные операции завершены и он может насладиться несколькими свободными минутами. Может порубить свежие корешки, которыми присыпают в качестве гарнира некоторые закуски. «Очень жаль», — повторяет он, стараясь выговаривать слова четко и с правильной интонацией. От доски, на которой он рубит приправы, и методически поднимающегося и опускающегося ножа распространяются запахи ароматических масел, которые проникают глубоко в его ноздри и наполняют кухню извечной сладостью. Говорят, что, когда Прометей похитил у солнца огонь, он спрятал его в полый стебель сладкого укропа. Говорят также, что эстрагон появился после того, как льняное семя вставили в корень морской луковицы и посадили ее с наступлением темноты. Минотавру просто нравится запах порубленных корешков. «Очень жаль», — говорит он, но стук ножа о доску заглушает эти слова.

Келли вернулась на работу, сегодня ее первая смена после того припадка. Минотавр наблюдал за тем, как она складывает веером тщательно отутюженные салфетки и вставляет их в пустые стаканы. Минотавр хочет сказать ей, что сожалеет о случившемся, поэтому он и практикуется, произнося: «Очень жаль». Он хочет сказать ей эти слова потому, что знает силу внезапно нахлынувшей страсти, способности тела диктовать свою волю, убеждать, поступать по своему усмотрению, вопреки рассудку. «Очень жаль».

Эрнандо и Минотавр готовят трапезу работникам ресторана. Барбекю, кастрюля, куда чего только не положено: рагу с большим количеством соуса, чтобы скрыть тот факт, что они почистили холодильник в поисках еды, которую уже нельзя подавать клиентам. Минотавр складывает приправу в миску из нержавейки и накрывает бумажным полотенцем. Джо-Джо на задней площадке окатывает из шланга бачки для отходов. Стоящее на лестнице радио плюется бешеными звуками бас-гитары. Дэвид разгуливает по кухне, насвистывает и вертит в руке прибор для пробы вин, напоминающий дирижерскую палочку. В баре он производит пробы вин, выясняет, какие льготы предоставляют продавцы и что следует за чем, имея дело с чересчур серьезным представителем виноторговцев, который полагает, что бесплатный штопор, который он презентует Дэвиду, следует принимать с куда большей признательностью. Дэвид останавливается и показывает новому уборщику посуды полку с серебром, которое следует досуха протереть и поставить в гнезда на подносе. Без десяти минут пять. В воздухе витает надежда; возможно, смена пройдет удачно.