Камаль кивает.
– Я понимаю, хотя и не уверен, что это похоже на реальное счастье, – говорит он. – На то счастье, которое может поддержать и придать сил в трудную минуту.
Я смеюсь:
– Мне было семнадцать. Я была с человеком, который мне нравился и который меня обожал. Я сбежала от родителей, подальше от дома, где все, буквально все напоминало об умершем брате. Мне не нужно было счастья для поддержки. Мне нужно было просто его ощущать.
– И что произошло?
Мне кажется, будто краски в комнате сгустились. Вот мы и подошли к тому, о чем я никогда и никому не говорила.
– Я забеременела.
Он кивает и ждет продолжения. Мне хочется, чтобы он остановил меня, задал больше вопросов, но он молчит и просто ждет. В гостиной становится еще темнее.
– Когда я поняла, было уже слишком поздно… избавиться от него. От нее. Я бы это сделала, не будь такой глупой и безалаберной. Проблема заключалась в том, что она не была нужна никому из нас.
Камаль поднимается, идет на кухню и возвращается с бумажным полотенцем, чтобы я вытерла глаза. Он протягивает его мне и садится. Я успокаиваюсь не сразу. Камаль сидит терпеливо и неподвижно, как на наших сеансах, не сводя с меня глаз и сложив руки на коленях. Чтобы сохранять такую невозмутимость, наверняка требуется невероятный расход энергии.
Ноги у меня дрожат, а коленки дергаются, будто у марионетки по команде кукольника. Я встаю, чтобы унять дрожь, дохожу до двери на кухню и возвращаюсь обратно, нервно потирая ладони.
– Мы оба были ужасно глупыми, – продолжаю я. – Мы даже не задумывались о том, что происходит, и продолжали жить, будто ничего не случилось. Я не показывалась врачу, не ела нужных продуктов, не принимала витаминов, не делала ничего, что должна была. Мы просто продолжали жить прежней жизнью. Как будто ничего не изменилось. Я стала толстой и неповоротливой, быстро уставала, мы оба раздражались и все время ссорились, но, по сути, до ее появления на свет ничего не менялось.
Он не мешает мне плакать. Пока я вытираю слезы, он пересаживается на стул возле меня и почти касается коленями моего бедра. Он наклоняется ко мне. Он не дотрагивается до меня, но наши тела так близко, что я чувствую его запах – терпкий и резкий запах свежести в грязной комнате.
Я говорю шепотом – рассказывать об этом вслух невозможно:
– Я родила ее дома. Это было глупо, но у меня в то время было предубеждение против больниц, потому что в последний раз я была там, когда погиб Бен. К тому же я ни у кого не наблюдалась. Я курила, немного пила и не хотела выслушивать нравоучений. Никаких. Мне кажется, что я до самого конца не верила, что все это всерьез и когда-нибудь произойдет на самом деле.
У Мака имелась знакомая, которая была медсестрой или училась на медсестру, что-то в этом роде. Она приехала, и все прошло нормально. Не так страшно. То есть я имею в виду, что было и больно, и жутко, но зато… появилась она. Совсем крошечная. Я точно не помню, сколько она весила. Ужасно, правда?
Камаль ничего не говорит и не двигается.
– Она была красивой. С темными глазами и светлыми волосами. Она мало плакала и с самого начала хорошо спала. Она была чудесной. Чудесной девочкой.
Я ненадолго замолкаю, чтобы собраться я силами.
– Я боялась, что будет трудно, но трудно не было.
В комнате стало еще темнее, я уверена в этом. Я поднимаю глаза и смотрю на Камаля – он сидит не шевелясь, смотрит на меня, и его лицо выражает участие. Он слушает. Он ждет продолжения. Во рту у меня пересохло, и я делаю еще глоток вина. Глотать больно.
– Мы назвали ее Элизабет. Либби.
Так странно произносить ее имя вслух после стольких лет.
– Либби, – повторяю я, наслаждаясь вкусом ее имени во рту.
Мне хочется произносить его снова и снова. Камаль берет мою руку и прикладывает большой палец к запястью, чтобы пощупать пульс.
– Однажды мы с Маком поругались. Из-за чего, я не помню. Время от времени такое случалось: начиналось с мелкой ссоры, которая перерастала в настоящий скандал. Никакого рукоприкладства, но мы кричали друг на друга, я грозилась уйти от него, а он уходил из дома и пропадал на несколько дней.
Он тогда впервые оставил меня одну после рождения Либби – просто взял и ушел. Ей было несколько месяцев. Крыша в доме протекала. Я до сих пор помню звук капель в расставленные на кухне ведра. Было очень холодно, несколько дней шел дождь, и с моря дул пронизывающий ветер. Я растопила в гостиной камин, но тепло продолжало выдувать. Я ужасно устала. Выпила немного, чтобы согреться, но не согрелась, и тогда решила залезть в ванну. Взяла Либби с собой, прижала к груди – головкой она упиралась мне в подбородок.
Гостиная продолжает погружаться во мрак, и я снова оказываюсь в той ванне и лежу в воде, прижимая к себе малютку, а над головой пляшет огонек свечи. До меня доносится запах воска, я слышу, как дует ветер, чувствую его холод на шее и плечах. На меня наваливается тяжесть, а тело погружается в тепло. У меня нет сил. А потом вдруг гаснет свеча, и мне становится холодно. Холодно по-настоящему: зубы стучат, а тело бьет дрожь. Кажется, что и дом сотрясает дрожь, а ветер, яростно воя, пытается сорвать с крыши листы шифера.
– Я заснула, – говорю я и не могу продолжать, потому что больше не чувствую ее: она уже не на моей груди, ее тельце зажато между моей рукой и краем ванны, а лицо в воде. Нам обеим невыразимо холодно.
Мы оба замираем. Я не решаюсь взглянуть на него, а когда все-таки поднимаю глаза, он не отстраняется. Он не произносит ни слова, а обнимает меня за плечи и притягивает к себе, прижимая лицом к своей груди. Я вдыхаю его запах и жду, когда почувствую себя иначе, когда мне станет легче, а может, и тяжелее от того, что теперь об этом известно еще одной живой душе. Мне кажется, что я чувствую облегчение из-за его реакции, показавшей, что, рассказав все, я поступила правильно. Он меня не сторонится и не считает чудовищем. Рядом с ним я в безопасности, в полной безопасности.
Я не знаю, сколько времени пробыла в его объятиях, но к действительности меня вернул телефонный звонок. Я не отвечаю, но через мгновение мобильный подает звуковой сигнал, что получена эсэмэска. Она от Скотта, и он спрашивает, где я. А несколько секунд спустя телефон звонит снова. На этот раз это Тара. Выскользнув из объятий Камаля, я отвечаю.
– Меган, я не знаю, что у тебя на уме, но тебе надо позвонить Скотту. Он звонил сюда четыре раза. Я сказала, что ты пошла в магазин купить бутылку вина, но не думаю, что он мне поверил. Говорит, что ты не отвечаешь на звонки.
Она явно злится, и я знаю, что должна ее успокоить, но на это у меня нет сил.
– Хорошо, – говорю я. – Спасибо. Сейчас я ему перезвоню.
– Меган… – начинает она, но я вешаю трубку, не дослушав.
Уже начало одиннадцатого. Я пробыла здесь больше двух часов. Я выключаю телефон и поворачиваюсь к Камалю.