Дочь Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Розмари Салливан cтр.№ 99

«Реквием» был ахматовской историей ужасных лет сталинского террора конца тридцатых. В это время поэтесса семнадцать месяцев провела в тюремных очередях в Ленинграде, нося передачи своему сыну Льву, арестованному за контрреволюционную деятельность. Все началось со ставшего позже известным момента, когда пожилая женщина, тоже стоявшая в очереди, прошептала ей: «Вы можете описать это?» И Ахматова ответила: «Могу». Поэма стала ее реквиемом Москве, улицы которой были залиты кровью «под колесами черных марусь», кремлевские стены стояли как «Стена плача» и «Как клинописи жесткие страницы\Страдание выводит на щеках».

Пока Светлана говорила, Роза рассматривала фотографии в книге «Пастернак сам по себе». Подняв голову, она увидела, что Светлана плачет. «Она положила локти на стол, руками прикрыла лицо, костяшки пальцев побелели. Слезы текли по ее веснушкам. Она сказала: «Ахматова потеряла сына. Вы знаете, что она потеряла своего сына?» На самом деле Ахматова вернула себе сына. Лев освободился из ГУЛАГа в 1957 году, через четыре года после смерти Сталина, но встреча с ним была горькой. Вернувшийся из лагерей сын поверил, что мать, боровшаяся за его освобождение, сделала недостаточно, чтобы его спасти.

У Светланы была некое неопределенное представление, что, возможно, она сможет купить дом побольше и жить там вместе с Розой, Филипом и их тремя детьми, но вскоре семья Шанд переехала в Техас, где Филипу предложили место учителя. Их дружба с Розой продолжалась в письмах.

Когда Ольга доросла до детского сада, Светлана начала искать частную школу. У нее было чисто русско-эмигрантское предубеждение против государственных школ — она думала, что родители, которые рекомендуют их, питают иллюзии по поводу превосходства социализма. Она не хотела «никаких государственных школ и вообще ничего государственного».

Милли Харфорд была директором-учредителем католической школы Стюарт. Харфорд запомнила, как в первый раз встретилась со Светланой. Она не так давно сопровождала своего мужа-академика в поездку в Советский Союз, и там побывала в школах. По возвращении, в интервью местной принстонской газете Харфорд сказала, что это был замечательный опыт; школы в СССР имеют интересный учебный план, очень отличающийся от американского.

Совершенно неожиданно Светлана позвонила Милли Харфорд и высказала все, что она думает о ее газетной дипломатии: «дипломатия» — это слово, которое она ненавидит. Милли никогда не встречалась с Светланой, но согласилась, что в интервью не сказала всей правды. На самом деле советские школы показались ей угнетающими: детям не давали никакой свободы для самовыражения и учили конформизму. Светлана сказала: «Мне бы хотелось с вами встретиться». «И мы встретились. Я была обезоружена. Она мне сразу понравилась».

Вскоре трехлетняя Ольга была принята в детсадовскую группу школы Стюарт. Стоило это дорого — полторы тысячи долларов в год. Хотя Принстон делился на старых и новых богачей, многие ученики в школе были из семей разных национальностей. Муж одной из учительниц вырос в коммунистической Польше и помнил пропагандистские фотографии Светланы, «маленькой воробушки», сидящей на коленях у отца — как пример горячо любимого ребенка для польских детей. Он находил ироническим, что его ребенок будет играть с внучкой Сталина.

Светлана и Милли Харфорд стали близкими подругами. Харфорд часто приглашала ее на обеды, где собирались умеющие молчать гости, но один из этих обедов навсегда остался в ее памяти. В этот вечер собрался узкий круг друзей:

Светлана рассказала хорошо известную историю о том, как на вечере у ее отца он и его друзья напились, а она уже спала или читала, но он вытащил ее за волосы на середину комнаты и сказал: «Пой и танцуй для нас». Это было очень-очень больно. Я думаю она начала говорить об этом, потому что мой муж попросил нашего сына, который увлекался «Битлз» и учился играть на гитаре, поиграть для нас. И Крис отказался. И Джим сказал: «Ну же, давай, Крис!» А тот ответил: «Нет, я не хочу этого делать!» Тогда Светлана встала и сказала: «Оставь его. Пусть он идет. Потому что, когда я была в его возрасте, мой отец выволок меня из угла, где я тихо сидела, и вытащил к своим товарищам. Товарищам-мужчинам. Он поставил меня на стол и сказал: «Танцуй!» И она показала нам, как танцевала. Она бросилась к вешалке с пальто, схватила оттуда шляпу и трость и начала танцевать. На самом деле она просто прыгала на полу и размахивала ногами.

Пока она танцевала, гости, перепуганные почти до сердечного приступа, смотрели на нее.

* * *

Светлана стремилась вести нормальную «американскую» жизнь. Дома всегда было много гостей: приезжали супруги Хаякава и ее старая подруга Руфь Биггс. Светлана приглашала на обед соседок. Заходили люди, с которыми она познакомилась в Ольгиной школе. Летом 1974 года Светлана устроила на заднем дворе вырытый в земле бассейн, заплатив за него в рассрочку. Она писала Розе Шанд, что они прекрасно провели лето на своем «маленьком частном пляже»: «У нас все время были гости — пары, одинокие люди, семьи, с детьми и без. Для нас это было несколько неожиданно и необычно, но все равно приятно». Но на следующее лето в июле начались проливные дожди, и бассейн погиб в этих потоках воды. На заднем дворе осталась только грязная яма, как после бомбежки. Это было, по словам Светланы, «грустно, но ничего страшного». «Многие люди в этот день пострадали гораздо сильнее». У нее был истинно русский стоицизм: никто не должен рассчитывать на то, что что-то будет вечным.

Но Светлана так полностью и не смогла освободиться от страха. Она стала получать гораздо меньше писем, чем раньше. Теперь их было не больше десятка в день. Некоторые огорчали ее. Один мужчина хотел знать, почему ее отец так обращался со своим народом, но даже она, дочь Сталина, не знала этого. Она написала Джейми (своему куратору в ЦРУ), что шестого ноября, сразу же после их разговора — они созванивались регулярно — она получила просто ужасающее письмо от какой-то женщины из Рима, которая представилась как профессор университета. «Я привыкла к тому, что меня оскорбляют, пусть продолжают в том же духе. Но она ругала Ольгу. Это, я думаю, лежит уже вне всякой политики — просто какое-то звериное чувство». Мысль о том, что кто-то может навредить Ольге, заставляла Светлану дрожать от страха. Она сказала Джейми, что в Аризоне чувствовала себя в большей безопасности — там она жила изолировано. И зачем только она вернулась в Принстон?

Были у Светланы и другие беспокойства из-за маленькой Олюшки. В детском саду все считали девочку прекрасным ребенком, живым, любознательным, с красивыми черными глазами, но Ольга не говорила. Светлана обратилась к логопеду, который попросил ее заполнить вопросник. Пока врач читал ответы, его лицо все больше бледнело. Светлана сделала выводы: «Родители Ольги были старыми. У моей матери был нервный срыв, и она покончила с собой. Мой брат был алкоголиком и умер от этого». Кажется, она вообще не упомянула, кто был дедушкой Ольги. Возможно, врач об этом и так знал. По крайней мере, он, явно нервничая, сказал ей привести девочку еще раз. Они проверят ей слух, может быть, ребенок ничего не слышит. Светлана вернулась домой в слезах: «Уж теперь-то они, без всяких сомнений, попытаются отыскать у моей дочери все признаки наследственных заболеваний». Но к тому времени, как Ольге исполнилось четыре, Светлана в возбуждении писала Аннелизе Кеннан: Ольга «продолжает говорить все время. Я еще не видела такого разговорчивого ребенка! Последнее, что она принесла из летнего лагеря в школе, было: «Мамочка, у меня в животике ребеночек! Когда кто-нибудь ест слишком много, у него в животике получается ребеночек!» Она была так уверена в этом, что я просто не знала, что сказать».