Приговор - читать онлайн книгу. Автор: Кага Отохико cтр.№ 141

В душе Такэо возникло красное пятно. Так бывает, когда в воду вливают красные чернила: красный цвет раскидывает щупальца в разные стороны, захватывая всё большее пространство, пока вся вода не станет ярко-красной. Пятно, лишённое вязкости крови, напоминало сухое пламя. Ему вспомнилось, как во время воздушных налётов пламя пожирало одну улицу за другой. Гигантское пламя, разом уносившее к небу многолетние усилия многих людей. И тут же память перенесла его в один тёмный вечер. Охваченный безотчётной тоской, он кружил тогда по камере. Ему было до боли жаль скончавшегося полмесяца тому назад отца Шома, и к глазам то и дело подступали слёзы. Как обычно, три шага — стена, три шага — стена. Пока он повторял это монотонное движение, ему вдруг почудилось, что его кто-то позвал, и он повернул голову к окну. В тот миг в соседних камерах было тихо, и он услышал, как его зовёт какой-то странный беззвучный голос. Он поднял глаза к небу, и у него перехватило дыхание. В небе горел закат. Впрочем, обыденное слово «закат» слишком мало подходит к тому, что предстало его взору. Не исключено, конечно, что такой закат человечество видело миллиарды раз. Но для него это было событие чрезвычайной важности, единственное в своём роде. Густая пелена тяжёлых серых туч прорвалась, и в образовавшемся прогале плыли три сверкающих облака. Три больших облака, ярко светившиеся изнутри, каждое — словно город с высокими, сверкающими золотом и драгоценными камнями теремами, башнями, домами, воротами, улицами, проспектами. Между облаками — синее небо, словно присыпанное золотой пылью. «Если бы можно было открыть глаза и увидеть воочию то, что называется „жизнь", это было бы именно так», — подумалось ему. Его душа, вылетев из забранного железной решёткой и металлической сеткой окошка, воспарила к небу, и её поглотила эта гигантская «жизнь», приняла в своё лоно. Но это прекрасное зрелище длилось недолго. Облака, догорев, погасли и смешались с окружавшей их однотонной серой массой. Тьма постепенно захватывала всё большее пространство, откуда-то снизу надвинулась тяжёлая, как гора, чёрная туча и быстро затянула небо. Когда он очнулся, всё исчезло, растаяло, словно призрак, в небе царила беззвёздная ночь. «А может, этот закат — знак от патера Шома?» — подумалось вдруг ему. Голос был точно его. И тут он обратил внимание ещё на одно чудесное совпадение. В этот день два года назад его арестовали в Киото.

Дорогой патер Шом,

вот уже тринадцать лет прошло с того дня, как Вы удалились в «иной мир». Всё это время моё существование поддерживал тот огонь, который Вы разожгли во мне.

Все подробности нашей первой встречи навечно запечатлены на «табула раса» — чистом листе моей души. Услышанные от Вас слова, смысл которых я не всегда улавливал, омытые потоком времени, постепенно начинают сверкать и переливаться яркими красками.

В моей жизни было слишком много разлук. Память о самых горестных — в крестиках, начертанных моей рукой на обложке Библии. Скоро придёт день, когда один из этих крестиков станет моим. Я поставлю его перед тем, как идти на казнь.

Я много раз хотел умереть. Разумеется, прояви я определённую изобретательность, возможностей осуществить это желание нашлось бы сколько угодно. Я мог бы зубами — они у меня достаточно крепкие — перегрызть артерию на языке или на запястье, мне ничего не стоило сплести верёвку из разорванной на полосы простыни и повеситься. В детстве у меня был аппендицит, и из-за спаек случился заворот кишок, если бы я тогда сумел перетерпеть боль всего один день, то умер бы от прободения. Интуитивно я понимал это. Но от Вас я узнал, что самоубийство — это от гордыни.

Помните, я как-то рассказывал Вам о женщине из Киото? Вы ещё сказали, что она знает самое главное. Что люди, осознавшие, что жизнью обязаны вовсе не самим себе, достойны уважения. И Вы показали мне то место из Послания к Римлянам, где говорится: «Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Глядя на сегодняшний закат, я внезапно понял глубокий смысл этих слов.

Дорогой Отец! Если я скажу, что для меня смертная казнь — благость Божья, меня засмеют. Тот же Коно, который всё время пристаёт ко мне с разговорами, набросится на меня и примется орать, что всё это бредни рабов, желающих в столь извращённой форме доказать свою преданность правителям. Но Вы-то меня поймёте. Поэтому я повторяю ещё раз. Смертная казнь для меня — благодать Божья.

Реставрировав черты седой морщинистой старухи и увидев в ней мать Такэо опустил глаза. После того как начался судебный процесс и его поместили в тюрьму, он около года отказывался встречаться с ней, но потом, вняв уговорам адвоката Намики, всё-таки сдался, поставив условие: эта встреча будет первой и последней. Тянулось неловкое молчание. Он упрямо ждал, пока она заговорит, заранее решив, что отвечать ей не станет: сидящая перед ним старуха уже не имела никакого отношения к Мидори Кусумото.

— Как ты, здоров? — наконец дрожащим голосом проговорила старуха. Он не ответил, тогда она снова сказала, растерянно растягивая слова:

— Выглядишь вроде неплохо. А то я волновалась.

— Я там тебе передала пять тысяч йен. Хотела чуть побольше, но, говорят, правилами запрещено…

— Икуо обо мне очень заботится. А ведь и ему пришлось несладко… Да, кстати, Макио вернулся из Франции. Правда, только на рождественские каникулы, потом сразу же уедет обратно. В нашем доме в Хаяме теперь шумно, давненько уже такого не бывало… Икуо тоже иногда заглядывает…

— Знаешь, я сегодня пришла, потому что хочу попросить тебя встретиться с одним священником… Меня познакомил с ним адвокат Намики, его зовут патер Шом, он ещё до войны приехал в Японию, потом на какое-то время уезжал на родину, а лет шесть назад вернулся. Он сам-то француз. Я ему о тебе рассказала, и он готов тебя навестить, если ты, конечно, не против. Может, встретишься с ним как-нибудь?

— Не хочу! — сказал он, подняв голову и взглянув на неё: маленькая старушка робко моргала глазами. — Я никого не хочу видеть. И тем более каких-то там патеров.

— Но знаешь, он такой замечательный человек… Он написал много книг, и по-японски тоже, во время войны он был тяжело ранен и сейчас не совсем здоров, тем не менее он много проповедует…

— Не хочу! Уволь меня от своих замечательных людей.

— Но… Ты…

— Ну для чего мне нужно встречаться с каким-то там патером? — возмущённо спросил он.

— Тебе что, Намики-сэнсэй ничего не говорил?

— Какое отношение патер имеет к суду? Может, ты считаешь, что, если я поверю в Бога, судьи будут ко мне более благосклонны? Тогда тем более уволь! Я предпочитаю, чтобы меня казнили как можно быстрее. Мне в этом вашем мире осточертело, хватит!

— К суду это не имеет никакого отношения. Но Намики-сэнсэй говорит, ты несчастен и нуждаешься в помощи, и если бы кто-нибудь мог облегчить твои страдания…

— Ах, значит, я несчастен. И он собирается облегчить мои страдания, — расхохотался он. Но пока он смеялся, где-то в его душе, взбаламутив неподвижную воду и подняв со дна клубы ила, вдруг всколыхнулась смутная мысль: «Я несчастен». Мужчина по имени Такэо Кусумото, втиснутый в тесную коробку комнаты для свиданий, был воплощённым несчастьем. Этот человек, состоящий из мягкой плоти и твёрдых костей, был несчастен.