Сталин как-то увидел в очередном списке несчастных большевика Г. И. Ломова.
«А он сюда как попал?» – спросил вождь. «Предлагаю немедленно арестовать негодяя Ломова», – написал в ответ Молотов.
Однажды председатель Совнаркома поинтересовался у Ежова об одном известном и уважаемом профессоре: «Почему этот человек все еще в комиссариате иностранных дел, а не в НКВД?»
Когда по ошибке сожгли несколько книг Ленина и Сталина, Молотов приказал Ежевике как можно быстрее расследовать дело и сурово наказать виновных.
Молотову донесли, что один областной прокурор выступал против чисток и вполне справедливо пошутил: как Сталин и Молотов, при таком количестве заговоров против них, до сих пор живы? Премьер рассердился и написал в НКВД: «Расследовать и согласовать с Вышинским. Молотов».
Лазарь Каганович тоже громил врагов народа не покладая рук. Он утверждал, что в СССР нет ни одной железной дороги, на которой не было бы троцкистско-японских вредителей. Железный Лазарь написал как минимум тридцать два обращения в НКВД. В них он требовал арестовать восемьдесят три своих сотрудника. Его подпись стоит под расстрельными списками, в которых значатся фамилии 36 тысяч человек. Железнодорожников хватали и расстреливали сотнями. В конце концов один чиновник из ведомства Кагановича позвонил Александру Поскребышеву и предупредил, что на одной железной дороге совсем некому работать.
Партийные руководители понимали, что никто не находится в безопасности. Они знали, что всех их постоянно проверяют на преданность. Оба секретаря Молотова были арестованы. «Я почувствовал, как над моей головой начинают сгущаться тучи, – вспоминал он о времени, когда чекисты начали собирать против него показания. – Мой первый помощник сбросился в лифтовую шахту в здании НКВД».
Все знали, что ходят по краю пропасти. Нужно было помнить не только о себе, но и о своих семьях. Сталин ясно давал понять, что врагов следует уничтожать, невзирая на звания и должности. Ошибались те, кто рассчитывал, что их защитят высокие посты. Аресты членов политбюро, таких как Рудзутак, быстро показали, что это не так. НКВД собирал компромат на всех. Водителей партийных руководителей арестовывали так часто, что Никита Хрущев не выдержал и пожаловался Хозяину: «Они и против меня собирают материалы». Несомненно, у всех вождей были такие же тревожные мысли, как у Хрущева, который позже говорил: «Я не был уверен, что утром меня не переведут из рабочего кабинета в тюремную камеру».
* * *
Дело маршала Буденного наверняка заставило вождей собраться с мыслями и еще больше насторожиться. 20 июня 1937 года, вскоре после расстрела Михаила Тухачевского, Сталин заявил усатому кавалеристу:
– Ежов сказал мне, что твоя жена ведет себя недостойно. Не забывай: мы не позволим никому, даже жене, скомпрометировать тебя. Обсуди это вопрос с Ежовым. Решите, что следует сделать, и примите нужные меры, если это необходимо… Ты не разглядел врага в непосредственной близости от себя. Почему ты ее жалеешь?
– Плохая жена – это семья, а не политика, товарищ Сталин, – ответил Семен Буденный. – Я сам во всем разберусь.
– Ты должен проявить храбрость, – настаивал вождь. – Думаешь, мне не жалко, когда врагами народа оказываются люди из моего окружения?
Жена Буденного, Ольга, пела в Большом театре и дружила с женой маршала Егорова. Галина Егорова была актрисой и снималась в кино. Похоже, Ольга Буденная наставляла рога своему супругу с тенором из Большого и флиртовала с польскими дипломатами.
Буденный отправился на Лубянку. Николай Ежов рассказал ему, что Ольга вместе с Галиной часто ездит на приемы в зарубежные посольства. Затем маршал удалился из Москвы инспектировать войска, а его супругу арестовали прямо на улице. Ольгу Буденную допросили и быстро приговорили к восьми годам тюрьмы. Чуть позже добавили еще три. Буденный рыдал, как мальчишка, когда узнал об аресте. По его щекам катились крупные слезы. Ольгу посадили в одиночную камеру, где она со временем сошла с ума.
Существовала легенда, что Сталин относился к женщинам милосерднее, чем к мужчинам. Возможно, так оно и было. У жен членов ЦК имелось больше шансов выжить. Однако есть немало и противоположных примеров. Сорокалетнюю Галину Егорову арестовали и расстреляли даже раньше мужа. Никакого рыцарства здесь не было и в помине. Вспоминать об ухаживаниях Сталина за ней накануне самоубийства Нади не стоило. Вождь всегда становился беспощадным, если имелся хотя бы намек на сексуальную распущенность.
Террор, помимо выполнения других важных функций, стал триумфом целомудренной и ханжеской большевистской морали после сексуальной свободы и распущенности двадцатых годов. Немалую роль в делах расстрелянных Енукидзе, Тухачевского и Рудзутака сыграло то, что Молотов назвал «слабостью к женщинам». Присутствия актрис, круговорота балов в посольствах, блеска загнивающего Запада и иностранного декаданса нередко было вполне достаточно, чтобы убедить одинокого Сталина и пуританина Молотова, что они имеют дело с государственной изменой. Однако следует отметить, что моральная распущенность никогда не была главной причиной физического уничтожения людей. Цель всегда оставалась политической. Обвинения в сексуальной распущенности имели одну задачу – обесчестить арестованных в глазах бывших коллег, показать, как низко пали «враги». Енукидзе и Рудзутак соблазняли, по выражению Кагановича, «совсем молоденьких девочек». Едва ли в ЦК существовали педофилы – так же, как, впрочем, и широко разветвленная сеть террористов и шпионов.
Сталин долгие годы терпел вечера у Авеля Енукидзе. Бабники типа Булганина и Берии продолжали успешно делать карьеру и процветать. Главное – быть преданным Сталину и поддерживать курс партии.
Иосиф Виссарионович был неуклюжим человеком из XIX века. Он мог флиртовать с хорошо одетыми женщинами своего круга, вел себя очень целомудренно по отношению к дочери. Его шокировали феминизм и свободная любовь, царившие в партии в двадцатые годы. Однако в кругу друзей-соратников он часто был грубым и вульгарным самцом. Его ханжество и пуританизм носили типично викторианский характер. Коленки Светланы, выглядывавшие из-под платья; а также смелый, по его мнению, взгляд на снимках, нередко становились причиной глупых скандалов в семье. Вождю не понравился слишком страстный поцелуй в первом варианте комедии «Волга-Волга» – режиссеру Александрову пришлось вырезать этот эпизод. Более того, чиновники в кинематографе, с повышенной ревностью следившие за реакцией Хозяина, практически запретили поцелуи в советских фильмах. Во второй части фильма Эйзенштейна «Иван Грозный» Сталина смутил поцелуй Ивана. Он считал, что эпизод слишком затянут и должен быть сокращен. Когда в опере «Евгений Онегин» исполнительница роли Татьяны вышла на сцену в прозрачном платье, Иосиф Виссарионович в ужасе воскликнул: «Как женщина может показываться перед мужчиной в таком виде?» Режиссер моментально пушкинскую поглощенность мирскими интересами заменил большевистской скромностью. Уже в старости Сталину попалась на глаза пачка грузинских папирос, на которой была изображена девушка в пикантной позе. Она пришел в ярость и приказал немедленно заменить рисунок. «Где ее научили так сидеть? – возмущался он. – В Париже?»