В двух первых случаях сочетание экзистенциального начала с пространственным под знаком приставки от – дает результат, противоположный нашему: от-живание мыслится не как взимание (= от-ымание) долга, а как его ответное возвращение (= от-дача). В третьем случае от-живание синонимично вы-живанию (кого-то откуда-то), и напоминает Танину реплику своей откровенной негативностью, чуть ли не убийственностью.
Ибо, конечно, ее яд в том, что путем чисто словесной игры простое взимание долга приравнивается к – пусть частичному, временному, символическому – отнятию жизни. Типа фунта плоти по Шейлоку.
Напрасные совершенства
Это было под конец моего последнего корнельского семестра, весной 1983 года. С Таней мы практически разошлись, она была у Дика в Монреале, а к Ольге в Санта-Монику я мог переехать только после окончания занятий. Я жил один в девятикомнатном доме и сходил с ума, как мог.
Тогда по приглашению своих местных поклонников – Каллера, Льюиса, Клайна – в Корнелл приехал Деррида. Я послушал одну из его лекций, нашел ее скучной, а разбор текста (кажется, “Перед законом” Кафки) малоизобретательным. В перерыве я поделился своими впечатлениями с Каллером, который стал меня уговаривать выступить, но я, понимая, что, чтобы вылезать с критикой, надо сначала пропахать немереные завалы такой же скуки, уклонился. Это не помешало мне в тот же вечер быть приглашенным к Клайну на party в честь почетного гостя.
Народу было не протолкнешься. Деррида меня не интересовал (деконструкция, собственно, и предрасполагает к маргинализации всего центрального), я пил, ел, начинал томиться, пил еще и еще и вдруг оказался лицом к лицу с, иначе не скажешь, писаной красавицей. В кампусном университете все на виду, посторонние редкость, но слава Деррида, видимо, сыграла свою магнетическую роль. Незнакомка была тяжеловата, но породиста, с темными волосами, блестящими глазами и уверенной в себе мягкой повадкой. В своем длинном платье она напомнила мне Курбского перед троном Сигизмунда в начале второй серии “Ивана Грозного”.
Я немедленно начал осаду, носившую, впрочем, прерывистый характер: мы сталкивались в толпе, обменивались репликами, что-то вместе пили, расходились, нас снова прибивало друг к другу и опять разносило в разные стороны. Я постепенно напивался и все настойчивее внушал ей, что впереди у нас что-то общее, ну, хотя бы ее моральный долг отвезти меня, безлошадного пьяного, домой.
Пришла она, разумеется, не за этим, но других своих, более честолюбивых, целей то ли уже добилась, то ли, наоборот, в этот вечер добиться отчаялась и в результате таки повезла меня – не исключено, что просто по принципу, что зануде легче отдаться, чем объяснить, почему этого делать не надо.
То есть она-то, возможно, уступила в смысле отвезти, я же в своем возбужденном состоянии, конечно, понял, что в смысле отдаться. Впрочем, состояние это было возбужденным настолько, что однозначной интерпретации поддавалось плохо, а задним числом вообще не поддается и уже не поддастся, тут с деконструкцией не поспоришь.
Мы подъехали к дому, я уговорил ее зайти, побежал открывать, а когда она, поставив машину, поднялась в дом, вышел ей навстречу совершенно голый, с бутылкой и двумя бокалами в руках. Она и бровью не повела, но пить отказалась, сказав, что за рулем. Я стал настаивать, приставать и в ответ на очередное “нет” вдруг плеснул ей вином в лицо.
Она повернулась и уехала, я мгновенно заснул, но наутро, протрезвев, стал думать, как извиниться, а заодно снова увидеться. Я не знал ни ее фамилии, ни даже имени. Но тут я хватился своего берета и решил, что забыл его в машине. Я позвонил Клайну, про берет он не поверил, но согласился, что дама так хороша, что разыскать ее необходимо, сказал, что ее зовут Энн-Луиз Дроу (имя и фамилию меняю), и дал телефон.
В трубке я услышал шикарно краткое “Дроу” и столь же шикарно начал с берета. От берета, как и от последовавших извинений, она отмахнулась, приехать в конце концов разрешила, и я понял, что ночной эксцесс прощен, оставив по себе скорее роднящую, нежели разделяющую, и к тому же быстро затягивающуюся зазубрину.
Ехать надо было через всю Итаку, то есть на велосипеде не менее получаса. Было солнечное утро, впереди необозримо расстилался выходной день, я крутил педали, предвкушая встречу и продолжение осады.
Оказалось, что в дом она въехала только что – гардины, еще не повешенные, валялись на полу. Наконец я мог рассмотреть ее на трезвую голову и при свете дня. Ее красоты это не убавило. Фигура была по-прежнему уютно тяжеловата, лицо по-прежнему сверкало и влекло, и я опять принялся за свое. Помог и берет, обнаруженный в машине.
Мы болтали, я лез обниматься, она уклонялась, кивая на незанавешенные окна, но не гнала меня, периодически кормила, то позволяла себя целовать, то отстранялась. Я узнал, что она ирландских кровей, не замужем, занимается женской литературой, преподает в каком-то дальнем колледже, но, побывав в Белладжо, цитадели культурной элиты, решила перебраться поближе к звездному Корнеллу.
С наступлением темноты я перешел к штурму. Опять как бы нехотя, но и не особенно сопротивляясь, она уступила. В дальнем от окон углу она постелила на полу, разделась.
У меня захватило дух. Передо мной, застыв, как на классическом полотне, лежала обнаженная красавица, с немного тяжелыми бедрами, небольшой, но правильной грудью и сверкающим лицом в раме темно-каштановых волос.
Что именно было дальше, не помню, помню только, что, в общем, ничего из этого не вышло. Все мои наскоки как-то увязали в ее благожелательной безучастности.
– В чем дело, тебя что-то во мне отталкивает? – недоумевал я.
– Ничто в тебе меня не отталкивает. Просто у меня совсем другие вкусы.
Я понял и оставил попытки. Мы оделись, опять поели, еще поболтали, и я засобирался домой. Она стала меня удерживать, какая-то, как говорят в Америке, химия между нами была, но я ждал звонка Ольги с Западного берега, где вечер только наступал. Я соврал, что по делам развода должна звонить жена, – понимаешь, брак, развод, увидимся завтра. Что-то ее задело.
– Брак? Объясни мне брак, ну, хотя бы на уровне вводного курса – “Marriage 101”?
Нашла, у кого спрашивать, подумал я и уехал.
Поговорив с Ольгой, я позвонил Энн-Луиз. Было поздно, но она взяла трубку.
– Дроу.
– Я приеду?
– Нет.
– Ладно, позвоню завтра.
– Нет.
Я звонил каждый день до отъезда и несколько раз в дальнейшей жизни, но слышал только односложное “Дроу” и безоговорочный отказ. Больше я ее не видел.
Десяток лет спустя в букинистическом магазине в Нью-Йорке мне попалась ее книга с неузнаваемо погрубевшим лицом на задней стороне обложки, а сейчас я для порядка заглянул в Интернет. Карьера, хотя и не в Корнелле, сделана – она заведует кафедрой чего-то женского. Лицо старое, жесткое, угловатое. Никаких следов neiges d’antan.
[25]
И даже неясно, включать ли ее в список.