Он подал руку Тосси, но миссис Меринг ее опередила.
– А где у вас крипта? – осведомилась она.
– Крипта? Вон там. – Священник указал на дощатую перегородку. – Но в ней работы не проводятся.
– Вы верите в иной мир? – спросила миссис Меринг.
– Я… а как же иначе? – опешил священник. – Я ведь служитель церкви. – Он снова показал Тосси кроличьи зубы. – Пока всего лишь помощник викария, однако на следующий год мне обещают приход в Суссексе.
– Вы знакомы с Артуром Конаном Дойлем? – продолжала допрос миссис Меринг.
– Я… да, – еще больше озадачился священник. – То есть я читал «Этюд в багровых тонах». Захватывающая история.
– Вы не интересовались его трудами по спиритизму? – нахмурилась миссис Меринг. – Бейн! – позвала она дворецкого, который чинно стоял с зонтами у выхода. – Принесите номер «Светоча» с письмом Конана Дойля.
Бейн кивнул, отворил тяжелую дверь и исчез в потопе, подняв воротник плаща.
Миссис Меринг повернулась к священнику.
– Вы, разумеется, слышали о мадам Иритоцкой? – начала она, решительно увлекая его к крипте.
Священник смешался.
– Она занимается барахолками?
– Она была права. Я чувствую присутствие духов, – заявила миссис Меринг. – В церкви водятся призраки?
– Признаться откровенно, есть одна легенда. О призраке, который вроде бы видели в башне. С четырнадцатого века предание тянется, если не ошибаюсь.
Они прошли за перегородку – на Ту Сторону. Тосси проводила их неуверенным взглядом, раздумывая, стоит ли идти следом.
– Взгляните-ка, Тосси, – окликнул ее Теренс, стоящий перед набранной медными буквами надписью. – Это памятник Джервису Скроупу. «Судьба его гоняла через сетку летом и зимой, лишь тут несчастный мячик теннисный обрел покой».
Тосси послушно подошла ознакомиться, но затем ее взгляд упал на небольшую медную табличку – посвящение Ботонерам, основателям собора.
– Какая прелесть! – восхитилась Тосси. – Послушайте: «Вильям и Адам построили башню, Анна с Марией ей шпиль подарили, Вильям и Адам построили храм, Анна с Марией хор возвели».
Она пошла дальше, к большому мраморному памятнику даме Марии Бриджман и миссис Элизе Сэмуэлл, а оттуда – к холсту с написанной маслом «Притчей о заблудшей овце», и мы двинулись вдоль нефа, перешагивая через доски и мешки с песком, по очереди останавливаясь у каждой капеллы.
– Ах, был бы у нас путеводитель! – Тосси, наморщив лоб, разглядывала крестильную купель из пурбекского мрамора. – Как без путеводителя понять, что осматривать?
Они с Теренсом проследовали к Капелле вязальщиков шапок. Верити, поотстав, придержала меня за фалды.
– Пусть уйдут вперед, – прошептала она вполголоса.
Я послушно застыл перед датированной 1609 годом медной мемориальной плитой с изображением женщины в якобинском платье. «В память об Анне Сьюэлл, – гласила подпись, – наставлявшей ближних на путь истинный».
– Явная прародительница леди Шрапнелл, – заключила Верити. – Ты выяснил фамилию священника?
Когда, интересно, я должен был ее выяснить?
– Думаешь, он и есть мистер К? Похоже, он запал на Тосси.
– На Тосси все западают. – Верити оглянулась на «кузину», которая, хихикая, висла на руке Теренса. – Вопрос в том, кому она ответит взаимностью. Ты видишь где-нибудь епископский пенек?
– Пока нет.
Я обвел глазами неф. Цветы у дощатой перегородки, отделяющей хор, стояли в обычных медных вазах, а покрытые древесной пылью розы в Капелле вязальщиков помещались в серебряной чаше.
– Где он должен быть?
– Осенью 1940 года стоял у ограждения Кузнечной капеллы, – сообщил я. – Летом 1888-го – понятия не имею. Где угодно.
В том числе под зеленым брезентом или за строительными перегородками.
– Может быть, спросить священника, когда тот вернется? – предложила Верити озабоченно.
– Нельзя.
– Почему?
– Во-первых, пенька ни в одном путеводителе не сыщешь, так что праздные туристы, которыми мы прикидываемся, о нем слыхом не слыхивали. Во-вторых, епископским птичьим пеньком он станет только в 1926 году.
– Чем же он до тех пор был?
– Литой «ветвиеватой» вазой на ножках. А может, крюшонницей.
Стук молотков за перегородкой резко стих, сменившись приглушенным чертыханием.
Верити обернулась на Тосси и Теренса, рассматривающих витраж.
– А что случилось в 1926-м?
– На редкость бурное собрание алтарниц, где кто-то внес предложение купить для цветов в нефе птичий пенек – модную в те годы керамическую вазу в форме пенька с птицами. А епископ незадолго до того ввел режим экономии, поэтому предложение отклонили – мол, неоправданные расходы, и наверняка где-нибудь в закромах найдется подходящая замена. В итоге отыскалась «ветвиеватая ваза на ножках», лет двадцать хранившаяся в крипте. Сперва ее язвительно прозвали «епископской заменой птичьему пеньку», а потом прозвище сократилось до…
– …епископского птичьего пенька. Понятно. Однако, если она еще не была епископским пеньком, когда ее увидела Тосси, откуда леди Шрапнелл знала, что перевернуло жизнь ее пра-пра-пра?
– Тосси подробно описывала ее во многих своих дневниках, и когда леди Шрапнелл взялась восстанавливать собор, одного историка специально отправили в весну 1940-го опознать пенек по дневниковым заметкам.
– А если этот историк его и стащил? – предположила Верити.
– Не стащил.
– Откуда такая уверенность?
– Это был я.
– Кузина, – позвала Тосси. – Только посмотрите, что мы нашли!
– Может, она уже сама на него наткнулась? – понадеялся я, но нет, ее привлек очередной памятник, на этот раз с резным изображением четырех младенцев в пеленках.
– Ну разве не лапочки? – восхищалась Тосси. – Какие дуси эти малютки!
Южная дверь открылась, и вошел промокший до нитки Бейн, пряча под плащом номер «Светоча».
– Бейн! – окликнула его Тосси.
Он приблизился, оставляя за собой мокрую дорожку.
– Да, мисс?
– Здесь зябко. Принесите мою персидскую шаль. Розовую, с бахромой. И для мисс Браун тоже.
– Мне не обязательно, – отказалась Верити, сочувственно глядя на растрепанного Бейна. – Я не замерзла.
– Глупости, – отрезала Тосси. – Несите обе. И смотрите не замочите.
– Да, мисс. Только сперва отдам вашей матушке журнал.
Тосси надула губки.
– Кузина, взгляните-ка на эти мизерикорды, – поспешила отвлечь ее Верити, пока она не потребовала, чтобы Бейн мчался за шалями сию секунду. – Тут изображены семь деяний милосердия.