Пташка - читать онлайн книгу. Автор: Уилльям Уортон cтр.№ 63

Потом неожиданно получается так, что я могу разговаривать с другими птицами, находящимися в гнездовых клетках-садках. Я никогда не беседовал с ними, находясь в боковой клетке, и не смотрел на них оттуда, так что для того, чтобы это случилось, мне пришлось этого захотеть. Я знаю всех птиц, знаю, кто в какой клетке сидит, и мне доводилось говорить с ними раньше. И потому, чтобы мое желание исполнилось, мне остается только сложить все это вместе.

Сперва я разговариваю с Альфонсо, затем с Пташкой. Мне приятно с ней разговаривать. Мы с ней так хорошо знакомы, но до сих пор я не понимал, что она хочет мне сказать. Она очень рада, что у нее опять птенчики, и ей нравится, что я с нею в одном сне. Впрочем, нет, она выразилась иначе — не «с нею» в одном сне, а «с нами». Я говорю и почти со всеми другими птицами. Оттого что я так долго разглядывал канареек в бинокль, мне известно, как выглядит изнутри каждая клетка и кто в какой клетке сидит. Каждый раз я знаю, с кем говорю, даже не видя собеседника. Теперь я не чувствую себя таким одиноким.

Еще я отличаюсь от других птиц тем, что смотрю прямо перед собой и сразу двумя глазами. Когда я не вижу своего тела, то во всем чувствую себя человеком, то есть парнем по прозвищу Птаха, а вовсе не канарейкой.

Утром, перед тем как идти в школу, я захожу в вольер добавить в кормушки нового яичного корма и вообще посмотреть, как идут дела. Смотрю на пол и замечаю листок: он все еще там, и на нем текст только одной из записок. Яичный корм остался нетронут. Весь день, сидя на уроках, я думаю только об этом. В моих мечтах, а может быть, и в моем сне, мои мысли вращаются вокруг того, что я хорошо знаю. Вот почему я — Пташка, ведь я знаю Пташку лучше всего. Я задаюсь вопросом, а не самочка ли я. Пташка ведь самочка, но был-то я в клетке для кенаров, вместе с другими самцами. Хотелось бы все-таки получше выяснить, кто я такой. Не то чтобы для меня это было уж очень важно, мне просто хочется знать.

«…Пол, возраст, национальность — вся эта ерунда разделяет людей. Соревнование друг с другом — вот, похоже, единственное, что нас еще связывает. Но чем больше соперников „сделаешь“, тем более одиноким становишься».

Люди придумывают разные игры, чтобы с их помощью забыть, насколько они разучились играть. Настоящая игра — это когда вы делаете что-то ради самой игры; в такие игры мы с Пташкой играли очень много.

При этих моих словах Пташка улыбается той же самой улыбкой, что и в старые добрые времена, словно говорит: «Да ладно тебе». Он словно прислушивается к ним, пропускает их через себя. Кстати, это хороший знак.

Сегодня в моем сне я попробую петь; это должно помочь дать ответ. Днем на уроке геометрии я ввязываюсь в спор о параллельных прямых с нашим учителем, мистером Шуллем. Я утверждаю, что они должны пересекаться. Вообще я прихожу к мысли, что абсолютно все где-то да сходится.

В моем сне я пою. Не могу припомнить, чтобы я пел, будучи парнем, но петь, когда ты птица, это что-то совершенно особенное и не похожее ни на что из моих прежних ощущений. Такого я даже не ожидал. Я пою так, как должен петь роллер, это настоящее пение кенара, но его колена, раскаты и туры складываются в английские слова, которые звучат как настоящая поэзия. Я слышу себя одновременно и как кенар, и как человек, знающий английский язык. В этой песне находит выражение моя давнишняя мечта о полете, к которой добавляются мои ощущения как птицы.

Первая из спетых мной песен звучит приблизительно так: «Когда ты летишь, то свободен и нет места страху. Осталось лишь ощущение, что под тобой нет опоры, и чувство, что ты в воздухе. Земля далеко внизу и похожа на то бездонное небо, каким его видишь, когда смотришь на него с земли. Все сущее отступило куда-то, и лишь ее притяжение играет тобой, как волны песчинками».

Теперь я знаю, что превратился в канарейку не полностью. Я слышу, что говорит мне Пташка из своей гнездовой клетки. Она хочет, чтобы я продолжал петь, но делать это мне еще тяжело и непривычно. Теперь Пташке начинает петь Альфонсо. И поет он вот что: «Давай улетим вместе; словно легкие две пушинки, мы заскользим по лазурному небу, ты и я. Там, внизу, высятся горы, и парят облака, и коровы жуют свой клевер, медленно переваривают его в своих семи желудках. Мы станем вместе парить в восходящих потоках воздуха, ни о чем не заботясь. Я — это ты, а ты — это я, и мы вместе отыщем и зеленое поле, и песчаный морской берег».

Я слушаю и понимаю, что Альфонсо не может петь такую песню. Откуда кенару знать о коровьих желудках? Я сам узнал о них только на уроках биологии. Альфонсо никогда не летал выше гор и облаков — все эти мысли принадлежат мне. Песня Альфонсо звучит только в моей голове, в моем сне. И вообще, может Альфонсо разговаривать или за него говорю я? В такое просто невозможно поверить. Но ведь учил же меня Альфонсо летать, разве не сообщил он при этом такое, чего я сам не знал? Совместить это в моем сне я не могу. И вот этой ночью ко мне приходит мысль, что я вижу сон, находясь внутри какого-то другого сна.

В одном только я уверен твердо. Петь — это почти то же самое, что летать. Когда я пою, то закрываю глаза и представляю себя кружащим над макушками деревьев. Уверен, что, когда канарейки поют, они тоже так делают. Когда-то их посадили в клетки, потому что они умели петь, а теперь они поют, потому что сидят в клетках.

Канарейки живут в клетках уже больше четырехсот лет. Каждое новое поколение у них появляется меньше чем через год. Именно столько времени протекает от рождения до первого спаривания. Для смены поколения людей требуется около двадцати лет. Таким образом, канарейки живут в клетках восемь тысяч лет по человеческому счету. Вот и получается, что и у канареек, и у людей примерно одинаковое количество поколений провели всю жизнь в клетках.

Что же такое есть у людей аналогичное пению у канареек? Пожалуй, их мысли. Мы построили нашу большую клетку, называемую цивилизацией, потому что могли думать, а теперь принуждены думать, потому что мы ее пленники. Уверен, что если мне удастся вырваться из этой клетки на свободу, то передо мной откроется большой, настоящий мир. Но стали бы мои канарейки столько петь, если бы жили на свободе и могли полететь куда захотят? Вот уж не знаю. Может, когда-нибудь мне и удастся это выяснить.

В гнездовых клетках дела идут с бешеной скоростью. Птенцы уже покидают гнезда. Скоро некоторых из них можно будет перевести в правую или левую клетку. Не знаю, в которую именно их посадить — в ту, где теперь в моем сне живу я, или в другую. Пока я размышляю, какое принять решение, в мои сны входит Перта.

При этом я вовсе не хочу сказать, что она снится мне точно так же, как все остальные. В моем сне мне снится, что я вижу о ней уже совсем другой сон. В первом моем сне я засыпаю на жердочке, поджав лапку, как обычно делают канарейки, — и тогда мне снится Перта.

Моя Перта меньше, чем большинство других канареек. У нее зеленоватая головка и желтая с зеленоватым отливом грудка, тогда как спинка у нее более насыщенного зеленого оттенка. Крылышки у нее пестренькие, потому что на них разные ряды перьев имеют различный окрас. Так же неоднородно окрашены бывают голуби, только у Перты преобладают оттенки зеленого. На внешней стороне крыльев у нее белые полоски, потому что два последних маховых пера на каждом крыле у нее белые. Перта вся какая-то кругленькая и летает маленькими рывочками, словно бабочка, только порхание у нее получается быстрее и грациознее. Над глазками у нее находятся две маленькие отметины, похожие на бровки. Клюв и лапки у нее не такие ярко окрашенные, как у Альфонсо, но и не такие бледно-розовые, как у Пташки.