Если там, за сеткой, действительно я, такой огромный, гляжу на себя в бинокль, то кто же тогда я сам, кто из нас двоих истинный я? Я так и не решаюсь посмотреть вниз, а вместо этого подлетаю к Альфонсо.
— Эл, кто это там, за сеткой?
Альфонсо бросает мимолетный взгляд за проволоку и отвечает:
— Этот тот, кто нас тут держит; он заботится о нас, пересаживает из клетки в клетку. Однажды он привез меня сюда. И Пташку привез тоже. Здесь о нем знают все.
— Ну да, но кто он такой сам по себе?
Мне хочется выведать все, что моему приятелю известно, и таким образом узнать, до какой степени Альфонсо из сна является плодом моего воображения.
— Не знаю, что толку спрашивать. Он — это просто он. Без него бы тут ничего не было.
Я снова лечу к верхнему насесту. Оказывается, в моем сне Альфонсо не знает ничего, все знаю один я. Это меня сбивает с толку, и теперь я уже не так уверен, что все это происходит в моем сне. Что-то в нем меняется. Я впервые оказываюсь двумя совершенно разными существами. И тут сон обрывается.
Проснувшись, я еще долгое время лежу в постели. Сегодня суббота, и мне предстоит чистить все клетки-садки. Надо насыпать новых семян, залить свежей воды в купалки, приготовить яичный корм, помыть кормушки, в которые я обычно его кладу. Интересно, задумываются ли птицы, откуда берется еда? Ни одно из этих семян не выросло бы в здешних краях. Все здесь такое искусственное, придуманное. Эти канарейки могут существовать лишь постольку, поскольку мне самому этого хочется.
Возможно, наш мир устроен точно таким же образом. Утром за завтраком я намазываю на хлеб масло. Хотя не знаю, ни как делается масло, ни как делается хлеб. Я не умею ни выращивать коров, ни доить их. Я не умею сеять пшеницу, не умею жать и обмолачивать, не умею молоть муку и печь булки. Все это делают за меня какие-то гномики, какие-то сказочные существа.
«…Кто побеждает в жизни? И что такое победа? Слишком уж сильно ее желать — и есть самый верный способ потерпеть поражение».
Одно я знаю твердо. Жизнь — сложная штука, черт побери, ее нельзя ухватить за хвост.
Мой сон затягивает меня сильней и сильней. Он может мне сниться по нескольку дней, но я этого не замечаю. Еще одна фишка в том, что я, как ни стараюсь, не могу вспомнить, с чего началось то, что я называю своим сном. В этом сне я убежден, что он мне снился всегда, и получается, что у него нет начала.
Когда я отправляюсь в свой вольер, то не чувствую в этом ничего странного. Я знаю, что присутствую там и в моем сне, в качестве моего второго «я». Есть вещи, и я это хорошо знаю, которые мне там попросту необходимо делать, и птицы ждут от меня, что я их сделаю. Я — то есть Птаха, тот самый парень, благодаря которому все это существует. Без меня там ничего бы не было. Тут мое место, и я его часть.
Я сажусь наблюдать за птицами и размышляю. Одна половина меня желает узнать, в чем все-таки дело, тогда как другая просто хочет, чтобы все шло своим чередом. Я беру карандаш и листок бумаги. Пишу записку самому себе и кладу ее на пол вольера.
Интересно, насколько то, что происходит днем, связано с тем, что происходит во сне? Могу ли я таким образом вступить в контакт с самим собой?
Той же ночью я оказываюсь в вольере один. Там никого нет, как не было и днем. Мне опять снится сон, я нахожусь во сне. Я слышу голоса самцов в гнездовых клетках, они звучат так, как звучали бы наяву. Лечу к стоящей на полу кормушке поклевать яичного корма и листьев одуванчика. Листок с запиской лежит на полу.
«Птаха — это птица — это Пташка».
Вот что я написал самому себе.
Я взлетаю на верхний насест. Я чувствую себя ужасно, ведь я отлучен от всего мира — отлучен даже от других птиц. Я зову их своим щебетом, но они не отвечают. Я зову Альфонсо. Никакого ответа! Я остался один, но все-таки могу летать.
Я летаю и летаю, пытаясь как следует прочувствовать, что такое полет. Когда я делал свои модели, я все понимал неправильно. Летать — это вовсе не то же самое, что плавать, ничего общего. Полет вовсе не сводится к тому, чтобы опускать крылья, потом захватывать ими новую порцию воздуха и отталкиваться от него. Тут такое ощущение, словно тебя тянет вверх, будто ты поднимаешься в пустоту, словно тебя туда засасывает. Кроме того, мои маховые перья поворачиваются и рассекают воздух, гонят его назад, отчего я и продвигаюсь вперед. В моих моделях не было ничего такого, что постоянно двигало бы меня вперед. Завести крылья вперед и отвести их назад — это еще не все. Маховые перья действуют, словно пропеллер самолета.
Наконец я набираюсь смелости посмотреть вниз. Я действительно птица. Я выгляжу в точности как канарейка. Я выгляжу как Пташка. Летая по всей клетке, я пытаюсь разглядеть, как это у меня получается. Ощущение полета оказывается даже чудесней, чем я когда-либо мог себе представить. Я смотрю через сетку, и мне опять хочется полетать на свободе. Есть так много мест, куда бы я хотел полететь. Как это естественно — летать, и как неестественно — не знать, куда лететь.
На следующий день я продолжаю думать о записке. Собственно, она ничего не доказывает, потому что я знал, что в ней написано. Когда я заснул, ее содержание уже было в моей голове, и поэтому мне приснилось то, что я уже знал.
Когда я заканчиваю с кормежкой и осмотром гнезд, то беру пять листков бумаги и пишу пять разных записок. Переворачиваю их и тщательно перемешиваю. Беру одну наугад и кладу на пол клетки написанным текстом вверх, но не читаю его. Клетка пуста, но я все равно оставляю там зерна, яичный корм и воду. В этом нет смысла, потому что там всегда было что поесть, когда в моем сне там находились другие самцы, хотя на самом деле клетка пуста уже две недели и все это время я ничего не добавлял в кормушки. Но теперь с моим сном происходит что-то странное, и я не хочу, чтобы для меня существовал хоть малейший шанс умереть с голоду. У меня есть подозрение, что я могу застрять в этом сне на несколько дней, пусть даже они продлятся всего одну ночь.
В моем сне, который продолжает мне сниться той же ночью, я опять один. На полу лежит записка. Я подлетаю к ней и читаю. На этом листке уместились тексты всех пяти записок. Я отправляюсь поесть немного яичного корма и выпить капельку воды. Затем возвращаюсь и снова смотрю на листок. На этот раз там ничего не написано.
Я начинаю понимать, что происходит. Меня занесло на некую границу между тем ходом вещей, когда с тобой что-то случается, и тем, когда ты сам определяешь, что должно произойти. Этот сон — мой, он совершенно реален, однако в значительной степени зависит от того, чего я хочу. Обычно я сам не знаю, что мне нужно, поэтому мне так трудно им управлять или контролировать его. Вдобавок все то, что происходит вне этого сна, попадает в него помимо моей воли. Я не могу устроить так, чтобы в нем что-нибудь случилось, если нечто похожее не происходит в реальном мире. Мне по-прежнему трудно это понять, но мне уже не страшно.