Я умолкаю. Какой смысл говорить обо всем этом. Просто мне хочется, чтобы Птаха знал: не одному ему мир кажется таким дерьмовым. А вдруг, если он поймет, что я с ним и он не единственный, кто так считает, это сможет помочь?
— Послушай, Птаха. На следующей неделе мне собираются сделать еще одну операцию, чтобы окончательно подштопать лицо. Это значит, что мне придется уехать. Здесь мне осталось пробыть всего день или два. Если я тут задержусь, то меня могут запереть в одной из соседних палат надолго. Этот говнюк Вайс подбирается все ближе и ближе. Бог знает, что он может придумать, если ему удастся получше заглянуть в мою голову… Будь с ним начеку, Птаха, это настоящий сукин сын. Он умеет влезть в душу в тот самый момент, когда ты меньше всего ожидаешь. Увидишь, он еще сделает о тебе доклад на ближайшем съезде психиатров. Он вовсе не хочет тебя вылечить, ты нужен ему именно такой, как есть. Твое преимущество в том, что он не знает, что ты птица. Когда он это вычислит, тебе несдобровать… Возможно, он сделает для тебя нечто вроде гигантской клетки с насестами, кормушками и всем остальным. Отыщет твой старый голубиный костюм и за счет вооруженных сил, спецрейсом, полетит с тобой на какую-нибудь большую конференцию. Он станет держать тебя в этой клетке и читать лекции на тему «Человек-птица». А когда выжмет из тебя все, что удастся, то, может, продаст тебя в цирк… Я вижу это как наяву. Звучат трубы, и слон в попоне с блестками ввозит небольшую тележку. Она покрашена в красный и черный цвета, на ней стоит золотая клетка. Цирковой оркестр играет мелодию «Он только птица в золоченой клетке», и появляешься ты, облаченный в птичий костюм, только на этот раз это костюм канарейки. Десять тысяч канареек будут ощипаны, чтобы сделать такой костюм. Ты начнешь прыгать с насеста на насест, понемногу щебетать, а может быть, просвистишь несколько песен для публики. Тебе устроят гнездо гигантских размеров, ты запрыгнешь в него и будешь высиживать яйца размером с человеческие. А в качестве финала похожий на гнома клоун станет дубасить тебя по голове резиновым червяком. Ты обожрешься этим своим птичьим кормом.
Я выдохся и мне больше нечего добавить, но Птаха явно улыбается.
— Ты знаешь, Пташка, что твоя старуха прислала сюда все ее бейсбольные мячики? Честное слово. Это я предложил. Надеюсь, ты не в претензии. А теперь, черт возьми, я даже не знаю, что ему и сказать, этому Вайсу. С него станется принести тебе эти мячи самому, и тогда все выйдет наружу… Подумать только: она все время хранила эти мячи. Ринальди говорит, они покрыты плесенью, так что они у нее, наверно, были зарыты. Может, она закапывала их там, где мы искали клад. Может, ей удалось нас опередить, и она выкопала их прямо у нас под носом. Это объясняет, почему там была яма.
Птаха смотрит на меня во все глаза. У него такой вид, будто он хочет сказать, что я сошел с ума. Мне приходит в голову, что он, может, прав. Что, если они пришлют Птаху в Дикс недели через две, а я там уже буду сидеть на корточках в общей палате и бросаться дерьмом в любого, кто ко мне подойдет? А он подсядет ко мне, держа перед собой наподобие щита крышку от мусорного бачка, и заговорит со мной о разведении голубей и о том, как мы катались на коньках, как сбежали в Уайлдвуд и о подобной чепухе.
Господи, как это было бы здорово — перестать сдерживаться и притворяться, выпустить все наружу, орать и вопить, как Тарзан, бегать по стенам и пробивать их насквозь, плевать, ссать или испражняться на каждого, кто подойдет! Господи, как это было бы хорошо! Что же мешает мне это сделать? Ранение в голову у меня достаточно серьезное, я смог бы сделать это, если бы действительно захотел. Никто не стал бы меня осуждать.
18
Не знаю, сколько времени снился мне этот сон, пока я не понял, что это именно сон. Трудно понять, что видишь сон, пока не поймаешь себя на том, что это тебе снится.
Когда я впервые это осознал, я убирался в вольере. Все канарейки у меня были рассажены по гнездовым клеткам, и они уже построили одиннадцать гнезд, в которые отложили больше тридцати яиц. Четыре самочки уже закончили кладку и теперь занялись высиживанием. Все шло замечательно.
Мне пришло в голову, что пол в больших боковых клетках не очень-то удобно посыпать песком. Он смешивается с птичьим пометом, и в вольере появляется неприятный запах. Кроме того, семечки и шелушки от них, попадая в песок, начинают гнить. Так что я задумал сделать бетонный пол, который бы шел под уклон, чтобы его можно было мыть, поливая из шланга прямо через проволочную сетку.
Так вот, сидел я в этой клетке на полу, выравнивая цемент, и вдруг меня осенило. Я понял, что уже давно живу в этой клетке. Вообще-то эта мысль не слишком меня удивила, вот только клетка почему-то расширилась и стала гораздо больше. Все, что находилось внутри клетки, я неожиданно увидел другими глазами и понял, что смотрю на нее глазами птицы.
Прежде всего я покопался в памяти. Единственное, что я смог придумать, — это что мне еще раньше приснилось, будто я нахожусь в птичьей клетке, а теперь этот сон вспомнил. Затем я целых два дня напрягал память, пытаясь установить, что же именно я видел в этом сне. Чем дальше, тем больше я делался уверен в том, что действительно его видел, только почему-то не мог вспомнить никаких подробностей. Вообще-то сны так мимолетны.
Я начал с того, что стал класть под подушку заведенный будильник, чтобы проснуться посреди сна, если он будет мне сниться еще раз. Я проделывал это три ночи подряд, ставя будильник всякий раз на другое время. Вроде бы все получалось как надо, я просыпался, но, пока я выключал звонок, сон успевал ускользнуть. Я лежал в темноте и силился в него вернуться. Иногда мне это почти удавалось, однако в последний момент всегда что-то мешало. Я уже начинал задаваться вопросом, а не пытаюсь ли я сам выдумать сон, которого не было.
А потом как-то раз, ближе к вечеру, я снова находился в клетке, красил зеленой водостойкой краской новый бетонный пол, и тут мне неожиданно вспомнился тот самый сон. Это произошло, когда я был в таком бездумном состоянии, в котором мозг ничем не занят, потому что руки механически выполняют какую-нибудь несложную работу, например водят кисточкой, и все внимание сосредоточено на этих нехитрых повторяющихся движениях. Сперва все выглядело так, будто я просто думаю или мечтаю, но затем я понял, что вспоминаю сон. Я продолжал красить, стараясь его не спугнуть. У меня было такое чувство, что если я слишком о нем задумаюсь, об этом сне, он исчезнет.
Я смог припомнить много ночей, когда видел этот сон; похоже, это началось давно и длилось долго. Такое возможно, потому что это было во сне. В снах время течет по-другому. В своем сне я жил в этом вольере в клетке с другими самцами. Там же были и Альфонсо — кенар, конечно, — и все его сыновья, а также тот, золотисто-коричневый, и другой, с хохолком, и тот чокнутый, который вечно налетал на сетку. Я мог с ними разговаривать. У меня в голове их речь состояла из слов человеческого языка, то есть английского, но звучали они по-птичьи. Я сам тоже был птицей, и звуки я издавал птичьи. Я так и не смог вспомнить, как я выглядел в своем сне. Я не смотрел на свое тело, но другие птицы относились ко мне так, словно я тоже был птицей или почти птицей.