Кошачьи язычки - читать онлайн книгу. Автор: Мартина Боргер, Мария Элизабет Штрауб cтр.№ 6

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Кошачьи язычки | Автор книги - Мартина Боргер , Мария Элизабет Штрауб

Cтраница 6
читать онлайн книги бесплатно

Но в поганой пиннебергской иерархии родители Клер все равно стояли выше нашей семьи, именуемой «неполной». Отец — руководитель городского строительного ведомства, мать — художник-любитель, по крайней мере, в нашем провинциальном городке она слыла человеком искусства. Занималась она тем, что лепила горшки в народном стиле. В подвальчике дома в Розенхофе, где они жили, — дом как дом, ничего особенного, — у нее стоял гончарный круг. Продавала она свои творения недешево, во всяком случае, Ма не могла себе позволить приобретать керамику от Сюзанны Баке, правда, одну плошку все-таки купила. Конечно, мать Клер хорошо зарабатывала, она еще вела курс в Высшей народной школе, «Искусство лепки из глины», или что-то в этом роде. Она с головой ушла в свое творчество, и дома, наверху, появлялась нечасто, дни напролет торчала у себя в подвале, в так называемой мастерской.

Насколько я ее помню, это была совершенно бесцветная женщина, хотя, честно сказать, я ее почти не знала. Как и старика. Я ночевала у них пару раз, что им не очень-то понравилось, и Клер у нас не бывала, кроме одного раза, моего дня рождения, она тогда только перешла к нам в класс. А потом — все, как отрезало, почему — понятия не имею. Только позже, когда нам исполнилось по пятнадцать-шестнадцать, мы повторили попытку. Я понимала, я — не лучшее знакомство для их сокровища — беспутная девчонка, отец которой слинял с двадцатилетней студенткой по классу органа, бросив ее вместе со странным братом на попечение матери. Голь перекатная, мы жили на Эбертштрассе — в убогом спальном районе, — не лучшее место, но на большее мы не тянули.

Напротив, дружбу с Норой Баке приветствовали со всем жаром: ну как же, Тидьены входили в «первую двадцатку». Да и жили оба семейства неподалеку друг от друга: Баке в Розенхофе, а Тидьены в Дростае, с видом на единственное красивое здание в Пиннеберге. «Это рокайль», — вещала старая Тидьениха, при этом сначала вытягивала губы в трубочку, а потом растягивала их, как лягушка, хотя, строго говоря, здание не принадлежало к эпохе рококо. Но она бахвалилась им, будто построила его собственноручно, и без конца доставала нас всякими историческими баснями насчет того, что Дания когда-то простиралась аж до самой Альтоны и что правили там так называемые дросты, то есть наместники, которые пользовались такой властью и уважением, что куда там иным царькам. И вот, значит, смотрит она на этот старинный дом и древние дубы перед ним и ощущает причастность к бесконечной цепочке предков, и бла-бла-бла, в том же духе. А Хартмут любил повторять: «Божией милостью семья Тидьен».

Норин Папашка и Вальтер Баке работали вместе и поддерживали свойские отношения. Добрые знакомые, так это именовалось в нашей дыре, но, могу поклясться, в первую очередь это знакомство помогало обоим снимать сливки со всего, до чего могли дотянуться. А Норина Мамуля была родом из Квикборна, мне Ма рассказывала. Типичная выскочка, возомнившая о себе невесть что. «Чувство причастности», скажите на милость. В общем, понятно, что за штучка.

И разумеется, родители Норы были в полном восторге от Клер Баке. Умненькая, красивая, благовоспитанная — ясное дело, о лучшей подружке для своей единственной дочурки они и мечтать не могли.

Им обеим, Клер и Норе, только что стукнуло по двенадцать, и я скорее умерла бы, чем согласилась бы разыгрывать перед их мамашами роль марионетки. Но здесь, конечно, поднапряглась Ма, она вообще была прогрессивной по части методов воспитания — тогда я этого не осознавала. Зато всегда знала другое: ни за что на свете я не хотела бы себе в отцы ни Нориного Папашку, ни Баке.

Баке тоже коснулась та печальная афера, иначе эту историю в Пиннеберге не называли. Но это случилось уже в конце 77-го, мы с Клер уже перебрались в Мюнхен, и она даже говорить об этом больше не хотела. С Норой я порвала, так что вообще не имела ни малейшего понятия о том, что произошло. Ма знала только то, о чем писала «Тагеблатт». Но меня это не особенно интересовало, я знать ничего не желала о нашей мерзкой деревне, ее обитателях-придурках и ее скандалах, для меня Пиннеберг умер, и его жители вместе с ним, кроме Ма, разумеется. Ей бы бросить его, когда мы с Хартмутом упорхнули из дома, начать бы все заново на новом месте, но она так и увязла в этом захолустье, где провела всю свою жизнь и где потом умерла, да и я тогда вовсе не рвалась жить с ней вместе. Как и Хартмут, который тогда как раз подался в Берлин вместе с Михелем.

— Ну, по-моему, ты преувеличиваешь, — сказала Нора и убрала коробку. — А, знаешь, у меня до сих пор картина перед глазами: лето, вечер, и вы с братом сидите на балконе — крохотный такой, а ваша мама куда-то собирается, в Гамбург, наверное, и жутко торопится, и оставляет вам бутерброды с редиской и йогурт. Мы были максимум во втором классе, Клер еще с нами не училась. Это еще до того, как вы переехали на Эбертштрассе. У вас дома полно было всяких коробок, штук тысяча, наверное…

Я предпочла промолчать. Как же, тысяча коробок! Она, как всегда, все знает лучше меня. Кроме одной вещи. Но уж о ней я ничего ей не скажу.

Нора

Поезд прибыл на станцию минута в минуту, мы со своими чемоданами и сумками стоим у двери вагона, зажатые между другими пассажирами, улыбаемся и понимаем друг друга без слов. Через каких-нибудь полчаса будем в отеле, перед нами — долгий вечер. Меня переполняет радость, я хотела бы растянуть до бесконечности каждую секунду этого путешествия, каждый его миг — сохранить, как драгоценность в шкатулке, чтобы потом время от времени доставать, рассматривать со всех сторон и наслаждаться чувством обладания. В последнее время я часто вспоминаю библейскую цитату, которую произнесла на своей конфирмации, и думаю, что все мои сомнения в справедливости ее смысла каким-то чудесным образом улетучились. Цитату подобрал для меня Папашка: «Кто сеет скудно, у того скудна будет и жатва: а кто сеет обильно, у того и жатва обильна будет».

Тут же мне приходит на память, как Додо во время занятий по подготовке к конфирмации вдруг подняла палец и с самой невинной миной спросила насчет стиха 10 из главы 1, а правда, это написано как будто специально для Норы. И прежде чем пастор Людерс успел ответить, поднялась, открыла свою Библию и, кротко опустив глаза долу, прочитала: «Дитя мое, если соблазняет тебя злой, не следуй ему». Конечно же все засмеялись, и затопали ногами, и стали смотреть на Лотара, а тому кровь прихлынула к лицу. Тогда мне хотелось поставить Додо на место, а сегодня я вспоминаю об этом со смехом. Моя Додо. Она всегда была дерзкой и насмешливой.

Такой уверенности в себе я давно не чувствовала. Мне хочется запеть во весь голос. Так же громко и радостно, как Додо распевала тогда на улице: «Ломается камень, и мрамор, и лед…», когда мы шли ко мне, в тот вечер хлеба с редиской, потому что ей разрешили у нас заночевать. Мы шли мимо двух валунов, где в языческие времена проходили тинги, возле Дростая, где ворам рубили руки, а неверным женам — головы.

И на этот раз, как всегда, Додо забралась наверх, выискивая, не осталось ли в каменных складках следов крови. Я помню это еще и потому, что в тот момент страшно мучилась. Прохожие глазели и смеялись, но она не переставала во все горло распевать: «Ломается камень, и мрамор, и лед…», а я не знала, восхищаться мне подругой или стыдиться ее.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию