Капеллан дьявола. Размышления о надежде, лжи, науке и любви - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Докинз cтр.№ 61

Страница

Дуглас познакомил меня с моей женой, Лаллой. Они работали вместе, много лет назад, над “Доктором Кто”, и она обратила мое внимание на то, что у Дугласа была удивительная способность, как у ребенка, сразу видеть лес, не отвлекаясь на деревья.

Если вы попытаетесь разобрать кошку на части, чтобы узнать, как она работает, первое, что вы получите, будет неработающая кошка. Жизнь — это такой уровень сложности, что он лежит почти за пределами нашего поля зрения. Она так далеко ушла от всего, в чем у нас есть какая-то возможность разобраться, что мы думаем о ней как о какой-то другой разновидности объектов, другой разновидности материи. Жизнь должна была обладать некоей таинственной сущностью, божественным происхождением — и другого объяснения у нас не было. Взрыв прогремел в 1859 году, когда Дарвин опубликовал “Происхождение видов”. Прошло довольно много времени, пока мы смогли это принять и начали понимать, ведь это не только кажется нам немыслимым и совершенно унизительным для нас самих, но и потрясает нашу систему открытием того, что мы не центр Вселенной и не были ни из чего сделаны, а возникли как какая-то слизь и стали тем, что мы есть, побывав по дороге обезьянами. Не очень-то нам нравится такое читать..

Я счастлив сообщить, что знакомство Дугласа с одной современной книгой об эволюции (она попалась ему, когда ему было чуть больше тридцати) стало для него чем-то вроде обращения апостола Павла по дороге в Дамаск:

Все встало на свои места. Эта концепция была потрясающе проста, но она объясняла возникновение естественным путем всей бесконечной и загадочной сложности жизни. Перед благоговением, которое она во мне вызвала, благоговение, о котором люди говорят в отношении религиозного опыта, кажется, откровенно говоря, просто несерьезным. Выбирая между благоговением понимания и благоговением невежества, я всегда выберу первое [200] .

Я однажды брал у Дугласа интервью на телевидении, для программы, которую я готовил, о моем собственном романе с наукой, и в итоге спросил его: “Что именно в науке приводит тебя в такой восторг?” И вот что он сказал, тоже экспромтом и потому с особенным пылом:

Мир — такая сложная, богатая и странная штука, что это просто великолепно. Я хочу сказать, что идея о том, что такая сложность может возникнуть не только из такой простоты, но, возможно, и абсолютно из ничего, это самая потрясающая и замечательная идея. И получить даже какой-нибудь намек на то, как это могло произойти, просто прекрасно. И... возможность провести семьдесят или восемьдесят лет своей жизни в такой вселенной значит, по-моему, неплохо провести время [201] .

В последнем предложении нам теперь, конечно, слышится трагичный отголосок. Нам повезло знать человека, чья способность брать от жизни все была не меньше, чем его обаяние, и его юмор, и его чистый интеллект. Если кто-то из людей понимал, какое великолепное место мир, это был Дуглас. И если кто-то из покинувших его своим существованием сделал мир лучше, это был Дуглас. Было бы замечательно, если бы он одарил нас полными семьюдесятью или восемьюдесятью годами. Но, видит Бог, мы не остались внакладе и с сорока девятью!

Для тех из нас, кто мечтал бы встретиться с Чарльзом Дарвином, есть утешение: мы встречались, вероятно, с ближайшим его аналогом, которого мог предложить нам конец XX века. И все же он был таким тихим, таким невозможно скромным, что, смею предположить, некоторые из сотрудников этого колледжа были слегка ошеломлены, прочитав его некрологи — и открыв, какое сокровище скрывалось все это время от них. Некрологи были на удивление единодушны. Я зачитаю одно-два предложения из каждого из них и хотел бы добавить, что эта выборка вполне репрезентативна. Я приведу цитаты из 100% некрологов, которые мне встретились.

Билл Гамильтон, скончавшийся в возрасте шестидесяти трех лет после нескольких недель интенсивной терапии по возвращении из биологической экспедиции в Конго, был главным теоретиком-новатором современной дарвинистской биологии, определившим нынешнее состояние этой области. Алан Графен, “Гардиан”

... самый влиятельный биолог-эволюционист своего поколения. Мэтт Ридли, “Дейли телеграф”

... один из гигантов современной биологии... Натали Анджир, “Нью-Йорк таймc”

... один из величайших теоретиков эволюции со времен Дарвина. Несомненно, что в вопросах теории социума, основанной на естественном отборе, он был самым глубоким и оригинальным из наших мыслителей. Роберт Триверс, “Нейчур”

... один из ведущих теоретиков эволюции XX века... Дэвид Хейг, Наоми Пирс и Эдвард Уилсон, “Сайенс”

Хороший претендент на звание самого выдающегося дарвиниста со времен Дарвина. (Это написал я сам, опубликовано в “Инде-пендент”, перепечатано в “Оксфорд тудей”.)

...один из лидеров того, что называют “второй дарвиновской революцией” (Джон Мейнард Смит, “Таймс”. Ранее Мейнард Смит сказал про него — слишком разговорным языком, чтобы эти слова можно было повторить в этом некрологе, — что он “наш единственный чертов гений”.)

Билл Гамильтон всю свою жизнь играл с взрывчаткой. Ребенком он едва не погиб, когда граната, которую он конструировал, взорвалась раньше времени, оторвав ему кончики нескольких пальцев и оставив осколки в легком. Выросши, он стал размещать взрывчатку гораздо благоразумнее. Он разнес в пух и прах наши устоявшиеся представления и воздвиг на их месте здание идей более странных, более оригинальных и более глубоких, чем любой другой биолог со времен Дарвина. Оливия Джадсон “Экономист”

Надо признать, что самая большая дыра, оставленная Дарвином в теории эволюции, была уже заделана Рональдом Фишером и другими классиками неодарвинизма в 30-х — 40-х годах. Но их “синтетическая теория эволюции” оставила ряд важных проблем нерешенными (а во многих случаях — и незамеченными), и с большинством из них удалось разобраться лишь после 1960 года. Будет, несомненно, справедливо сказать, что Гамильтон являлся ведущим мыслителем этой второй волны неодарвинизма, хотя описать его как ученого, решающего проблемы, пожалуй, значило бы не воздать должное его творческому воображению.

В мимоходом брошенных им замечаниях нередко таились идеи, за авторство которых дорого бы дали теоретики рангом пониже. Однажды мы с Биллом разговаривали о термитах на отделении зоологии в перерыве на кофе. Нас особенно занимало, что за эволюционное давление привело термитов к их необычайной социальности, и Гамильтон стал хвалить “теорию Стивена Бартца”. “Но, Билл, — возразил я, — это же не теория Бартца. Это твоя теория. Ты опубликовал ее на семь лет раньше”. Он помрачнел и стал это отрицать. Тогда я сбегал в библиотеку, нашел нужный том журнала ‘Ежегодный обзор экологии и систематики5 и сунул ему под нос запрятанный в его собственной статье параграф. Он прочитал, а затем неподражаемым голосом ослика Иа-Иа признал, что, судя по всему, это и вправду его теория, “но Бартц изложил ее лучше” [202] . Напоследок замечу, что среди тех, кого Бартц поблагодарил в своей статье “за полезные советы и критику”, был не кто иной, как У. Д. Гамильтон!

Страница