Камень и боль - читать онлайн книгу. Автор: Карел Шульц cтр.№ 160

А позади — жизни, смерть, работа, до того тяжкая, изнурительная, что сердце то и дело грозит разорваться от напряженья, позади множество несбывшихся мечтаний, двадцать девять лет жизни, позади все упоенья молодости, позади — кончина Лоренцо, молитвы фра Тимотео, беседы платоников, поучения Полициано, лихорадки, болезни, унесшие пепел Савонаролы бурные волны Арно, молчаливые взгляды Аминты и недавние слова Граначчи, река без берегов, без границ, из тьмы во тьму, из света в свет, позади — рваные лохмотья ужаса. А впереди — Рим. Вечный город, погруженный теперь во тьму. Рим, спящий каменный зверь, который с восходом солнца проснется и раскроет свою прожорливую пасть. Рим, город золота, роскоши, дворцов, крови и алтарей. Рим… и в нем, на ленте, протянутой по груди матери божьей, склоненной над замученным сыном, навсегда высечено его имя. Оно тоже ждет. А вокруг те, "остальные".

Ночь проходит, гордая и безымянная.

Вот открылись ворота. В город въехали на рассвете.

Но по дороге в Ватикан узнали, что папа служит нынче раннюю мессу в Сикстинской капелле, и отправились туда.

Микеланджело хотел посмотреть на Юлия Второго близ алтаря. И увидел.

Впервые стали они с ним лицом к лицу, но папа не подозревал, что Микеланджело стоит в толпе, незнакомый пришелец. Золото алтаря горело яркими отблесками огней, и сам папа, в лиловом литургическом облачении, — был весь в золоте и огнях. Микеланджело увидел старика, снявшего шлем и панцирь и надевшего богослужебные одежды, чтобы славить бога молитвами, а не мечом. Вокруг него кардиналы, усадившие его под балдахин, кардиналы, среди которых он узнал мертвенно-бледное, восковое лицо кардинала Риарио — он тоже в облачении, так как на этой мессе дьяконит. Папа встает, обращает свое сухое, морщинистое старческое лицо с короткой жидкой белой бородой к алтарю. Читается входная молитва. Нынче пост.

Сикстинская капелла. Не к статуе Давида, а вот куда пришел он теперь, в эти четыре стены с голым потолком, покрытым голубой штукатуркой. На стенах фрески Боттичелли, Синьорелли, Гирландайо, Козимо Роселли. Посмотрел на них — какие бессодержательные, серые! Он вдруг понял слова дяди Франческо тот раз, когда дядя заговорил о живописцах, которые изобретают и молятся только кистью… а не сердцем.

Да, нигде на этих стенах, нигде — не было сердца. Он смотрел, а от алтаря неслось пенье, и только сейчас до него дошло сладковатое благоуханье ладана. Сикстинская капелла, построенная папой Сикстом, величайшим противником Флоренции, ярым врагом Лоренцо Маньифико, с которым он неустанно боролся до последнего издыханья, напрасно разжегши мятеж Пацци… Почему именно здесь стоит он, Микеланджело, почему именно сюда привела его начинающаяся новая эпоха в его жизни, когда он оставил позади одни могилы и скалу, поднявшуюся, как кулак, против тьмы, почему именно сюда, — что это за новое странное знаменье?

Старец на папском троне читал молитву. Узкое лицо его — торжественное и тяжелое! Слегка запавшие глаза горели необычайным, неистовым огнем, палящим и пожирающим, перед этим взглядом содрогались города и правители, взгляд этот был страстный и жесткий, сокрушающий и разящий, но способный ободрить слабых, влить в них силу и энергию. Старик произносил слова медленно, важно, он молился. Шла месса.

Микеланджело тоже молился. Прииди, дух святой, да будет царствие твое… Единым словом, единым воздеванием руки держит этот старец века. И пока руки были простерты, народ побеждал, по Писанию… От великого потопа до царства духа, до господства третьей ипостаси, о которой в христианском мире чаще всего забывают, которая в пренебрежении, там — белая голубица!

Волны и столетия, могучие исполинские фигуры, все — от сотворения мира и до Страшного суда — здесь налицо, все на этом непрерывном жертвоприношении. Он засмотрелся в молитве на голубой потолок, на стену над алтарем и вокруг. Неужели никто не видит?

Плиты, апрельское солнце, золото и свечи, решетки, краски одежд, пространство, полное молящихся, — тех, что вошли в двери капеллы, и тех, для кого раскрылись свод и стены, чтоб они сошли вниз.

Сангалло, до того неподвижно стоявший на коленях рядом, вдруг наклонился к нему и дрожащими губами зашептал. И могучие руки его, сложенные для молитвы, дрожали. Микеланджело уловил только обрывки фраз.

— Ты этого не можешь знать… а я помню… я стоял прямо за спиной у Лоренцо… Санта-Мария-дель-Фьоре… на всю жизнь мне эти слова в память врезались… тексты… мы пришли в удивительный день… те же слова, тот же текст, та же месса… как месса Пацци…

Микеланджело побледнел и крепко сжал руки. Вечно будут знаменья, недоступные его пониманию, которых никому не постичь… Вечно. Он устремил взгляд на алтарь.

Иподиакон читал теперь библейский текст, был пост, и он читал из пророка Даниила:

— "И ныне услыши, боже наш, молитву раба твоего и моления его, и воззри светлым лицом твоим на опустошенное святилище твое…"

Капелла поставлена Сикстом и в ней при появлении Микеланджело читается тот же текст, что и на мессе Пацци! Что-то ждет его здесь?

В это мгновенье раздался звучный, торжественный голос кардинала Рафаэля Риарио:

— Sequentia sancti evangelii… [104]

Весь храм встал на ноги. Это было как буря, как глухое грохотанье, мужчины и женщины поднялись со своих скамей, чтоб внимать слову божию, поднялись одной волной, так что загудели стены капеллы, словно камни вот-вот рухнут на ожидающий народ. Огни свечей быстро заколебались от волненья воздуха, когда железо и мечи захрустели о дерево и камень, встали все, дворяне, бароны римские, патриции, купцы, простой люд, встало множество с гулом бури, и потом сразу волна вдруг утихла и замерла. Микеланджело встал вместе с остальными.

Кардинал Рафаэль Риарио, смертельно бледный, в лице ни кровинки, благовествовал Евангелие.

Дохнешь дыханием своим — и возникнут.

И обновишь лицо земли.

Церковная молитва

В середине марта жара стала нестерпимой; Рим, опаленный зноем, катившимся волнами по иссохшим, выжженным улицам, мертвенно синел под стеклянным небом, изливавшим пламя. Камни города становились мягкими и рассыхались, дома покрылись чешуями лысин и щербин, воздух стоял свинцовый, неподвижный и в то же время сероватый, как собачья шерсть. С потрескавшейся глины улиц вздымались вихри пыли, жгучей, словно падающий пепел, от которого резало легкие и глаза, жгло перепекшиеся губы. Уровень воды в Тибре понизился, вода издавала запах гнили и тины. Огромное кладбище памятников, статуй, терм, арок, руин, седых башен и укреплений выдыхало свою вековую затхлость на изнемогающую от жара и жажды окрестность. Небесные знаменья предвещали, что такое страшное парево в марте, какого не бывает и в июле, сулит Риму в этом году более раннее появленье лихорадок, болезней и громадной смертности, чем в другие годы, а когда было получено известие о возникновении большого морового поветрия в Ферраре, Рим содрогнулся от ужаса, и кардиналы, отказавшись от празднеств, стали поститься, сетуя на то, что папа не дает распоряжения о выезде вон из города.