Его все любят. Он до неприличия красив. Умен. Обаятелен. Знакомый типаж, да?
Я должна была мгновенно догадаться, что за закрытыми дверями он будет проявлять те же качества, которые были присущи моему отцу.
Бессердечие. Жестокость – в физическом плане и эмоциональном.
Почему я с ним не порываю?
Потому что других отношений не знаю.
Никогда не знала.
Меня, подобно пчеле, летящей на мед, влекло к такому человеку, как Форбс, потому что та жизнь, которую он предлагает, для меня привычна.
Легко быть ничтожеством для кого-то, а вот чтобы тебя ценили… добиться этого, пожалуй, гораздо труднее.
Я не напрашиваюсь на сочувствие. Моя жизнь такая, какая есть. И живу я так, как живу. Есть люди, которым гораздо хуже, чем мне. Например, дети, которые голодают, становятся сиротами, умирают каждый божий день безо всяких на то причин или оснований. Так что да, я вполне способна стерпеть побои, которым порой подвергаюсь.
Убеждена, что у каждого свое восприятие боли и со своими страданиями каждый справляется по-своему, и если вам хочется жалеть себя, потому что вам выпала несчастливая карта, что ж – ваше право. Я вас судить не стану.
Я немало пролила слез, сетуя на свою горькую участь. Потом слезы иссякли, я расправила плечи и стала жить дальше.
Я живу так, как того заслуживаю. Это то, чему научил меня Оливер.
И у меня случаются светлые периоды. Маленькие лучики солнца в хмурый пасмурный день, когда Форбс позволяет мне вспомнить о том, почему меня влечет к нему.
Пока в следующий раз не разобьет мне губу или не сломает ребра.
Я не люблю Форбса. Говорю ему, что люблю, потому что он хочет это слышать, но не люблю.
Вначале думала, что люблю, но что я знала о любви? Откуда мне было знать, если мне никто никогда не показывал, что такое любовь? Не сразу и я поняла, что мои чувства к Форбсу – это не что иное как отражение моего отчаянного желания быть любимой.
На первых порах Форбс был нежен и заботлив, а я нуждалась в эмоциональной поддержке и потому, конечно же, млела от его внимания.
И все же один урок я усвоила: если в будущем мне выпадет счастье полюбить, я сумею отличить желаемое от действительного.
Хотя любви в своем будущем я не предвижу.
Мне суждено быть с Форбсом до скончания своих дней. А смерть моя не за горами. Один неосторожный удар, и я отправлюсь к своей матери.
Маму я никогда не знала. Она умерла, когда я была младенцем. Оливер о ней не говорил. Я никогда не видела ее фотографий: после ее смерти он избавился от всех следов маминого существования. Мне известно только, что звали ее Анной и что она погибла в автокатастрофе через четыре месяца после моего рождения.
Я часто задавалась вопросом: не потому ли Оливер так меня ненавидит? Ведь я жива, а ее нет, и я напоминаю ему о ней.
В своем воображении я представляла ее ангелом. Мысли о ней поддерживали меня на протяжении всех трудных лет, что я жила с Оливером. Я представляла, какой была бы моя жизнь, если бы мама была с нами. Неужели он так же относился бы ко мне? Будь он со мной жесток, она, я уверена, забрала бы меня с собой.
Я это точно знаю, потому что сама я именно так и поступила бы, а это, вероятно, досталось мне от нее. В Оливере не было ничего хорошего и порядочного, – значит, все свои добрые качества я унаследовала от мамы.
Мучимая жаждой, я спускаюсь по лестнице на кухню. Звук собственных голых ступней, шлепающих по плитке, пугает меня. Я поеживаюсь, стараясь побороть страх.
Сделав глубокий вдох, закрываю глаза, заставляя себя успокоиться, затем иду дальше, стараясь ступать тихо. Прежде чем подойти к холодильнику, включаю телевизор, заполняя пространство шумом. Достаю из холодильника бутылку воды, откупориваю ее и прислоняюсь к столу.
На ягодице вибрирует мой мобильник.
Вытаскиваю телефон из кармана. Мне незачем смотреть на дисплей, проверяя, кто звонит. Это Форбс. Друзей у меня нет, во всяком случае, таких, которые могли бы мне звонить.
В детстве и в школе я сторонилась своих сверстников. Мне хотелось иметь друзей, очень хотелось, но из-за Оливера я никого не подпускала к себе. Это был бы неоправданный риск.
Со временем я превратилась в странного подростка. Стала замкнутой и нелюдимой.
После смерти Оливера я могла бы перестроиться, но не видела в том смысла, а когда познакомилась с Форбсом – тем паче. Он против того, чтобы у меня были подруги. Форбс любит быть хозяином положения, а контролировать меня легче, если мне не на кого положиться.
– Привет, – отвечаю я.
– Привет, детка. Долго тебе еще?
В хорошем настроении. Слава богу.
– Нет, не очень. Сейчас закончу на чердаке – и домой. Завтра останется только кабинет Оливера разобрать.
– Приехать к тебе сегодня?
Нет.
– Конечно. – Я постаралась придать голосу радостный трепет.
– Я скучал по тебе последние дни, – тихо говорит он в трубку.
– Я тоже по тебе скучала. – Ничуточки.
– Вечером мы наверстаем упущенное.
О боже.
– Жду не дождусь.
– Прекрасно. Буду в восемь.
– Я приготовлю ужин.
– Я люблю тебя, Мия.
– Знаю. Я тоже тебя люблю. – Я тебя ненавижу.
Вздохнув, я повесила трубку, снова сунула телефон в карман и пошла на чердак.
* * *
– Привет. – Форбс заключает меня в объятия, окутывая запахами дорогого одеколона и дорогой хлопчатобумажной ткани.
Форбс очень хорош собой. Белокурые волосы, рост – шесть футов
[2]
, спортивное телосложение – типичный молодой американец. Физически мы подходим друг другу. Я – блондинка, хрупкая, хотя Форбс часто говорит мне, что у меня избыточный вес. И невысокая ростом. Пять футов три дюйма
[3]
, если точно. Что ставит меня в крайне невыгодное положение, когда у Форбса чешутся руки. Впрочем я никогда и не пыталась дать ему отпор. Оказывать сопротивление – значит еще больше вредить себе. Этот урок я давно усвоила.
Форбс наклоняется, смачно целует меня в губы. От него разит алкоголем. Значит, он пил.
У меня словно что-то ухнуло вниз в животе.
Вначале мне нравилось целоваться с Форбсом. Особенно если он не дышал на меня спиртным. Я помню, как мне не терпелось приникнуть к его губам. Теперь я думаю об этом с содроганием.
Впрочем, правда, не важно: Форбс заводится и без алкоголя. Просто, выпив, он заводится быстрее.