Кодекс принца. Антихриста - читать онлайн книгу. Автор: Амели Нотомб cтр.№ 31

Я постаралась не показать виду, что меня объяснения Христы больно задели. С какой стати она бралась судить о моей жизни? Какое имела право выставлять меня на посмешище? И зачем ей самой это нужно?

Впрочем, я уже поняла, что больше всего Христа была занята самоутверждением. Наверное, она решила, что на моем блеклом фоне, по контрасту, будет эффектнее выделяться.

Я была для нее настоящей находкой: благодаря мне ей было где жить, что есть, а вдобавок она легко могла блистать за мой счет: унижать меня при всем честном народе, да еще якобы для моей же пользы.

При этом она выглядела такой замечательной, самостоятельной, умной-разумной, а я рядом с ней – полной дурой и размазней, балованной дочкой «обеспеченных» родителей, – каким-то непостижимым образом ей удавалось всем внушить, будто учителя купаются в роскоши.

Вечером после того милого разговора обо мне с приятелями она торжественно мне объявила:

– Ну вот, благодаря мне ты вписалась в компанию.

Она, наверное, рассчитывала на благодарность. Но у меня отнялся язык.

Раньше, до пришествия Христы, одним из моих любимейших занятий было чтение: я укладывалась на диван с книжкой и погружалась в нее с головой. Если она была хорошая, я в ней растворялась. Если так себе, все равно приятно было отмечать изъяны и скептически усмехаться в неудачных местах.

Чтение – удовольствие полноценное, а не возмещающее отсутствие других. Возможно, внешне моя жизнь представлялась довольно скудной, если же посмотреть изнутри, то она напоминала квартиру без мебели, но с роскошной библиотекой: кто умеет сполна наслаждаться излишествами и не очень дорожит необходимым, обозревает ее с восхищением и завистью.

Никто не видел меня изнутри и не подозревал, какая я счастливая, – никто, кроме меня, ну и отлично. Незаметность была мне только на руку – никто зато и не мешал читать сколько влезет.

Единственными свидетелями моего запойного чтения были родители и постоянно меня за это пилили. Мама, как биолог, возмущалась тем, что я нисколько не забочусь о своей физической форме, папа обстреливал меня латинскими и греческими цитатами – mens sana in corpore sano и все такое прочее, – рассказывал мне про Спарту и, наверно, воображал, что есть такой гимнасий, куда я могу ходить на тренировки по дискоболу. И вообще его бы больше устроило иметь своим отпрыском какого-нибудь там Алкивиада, а не витающую в облаках книгожору-отшельницу вроде меня.

Возражать я и не пыталась. Как объяснишь, что ты невидимка? Родители считали, что я корчу из себя взрослую и презираю нормальные развлечения своих ровесников, а я и рада была бы развлекаться наравне с другими, но как это сделать, если на меня никто не смотрит? Родители и сами меня давно в упор не видели, раз и навсегда постановив и припечатав, что я тихоня, мямля и т. д. Смотреть по-настоящему – значит смотреть непредвзято. Непредвзятый взгляд увидел бы во мне атомный реактор, туго натянутый лук, который томится без стрелы и цели.

И однако, хотя все, чего мне мучительно хотелось, оставалось недоступным, я не чувствовала никакой ущербности в том, что жила в книгах, просто я дожидалась своего часа, а пока распускала лепестки, впитывая Стендаля и Радиге – не худшее, что есть на этом свете. И на гроши не разменивалась.

С вторжением Христы чтение стало похоже на прерванный половой акт: если она заставала меня с книгой в руках, то сначала устраивала мне выволочку («Опять носом в книжку!»), а потом принималась болтать как заведенная о каких-то нескончаемых и никчемнейших пустяках, повторяя каждый по четыре раза, – под этим градом мне ничего не оставалось делать, как только считать эти повторы и дивиться неизменному четверичному циклу.

– Нет, представляешь, Мари-Роз мне говорит… а я и говорю ей, Мари-Роз… А она, Мари-Роз-то, говорит… А я, значит, ей говорю, Мари-Роз то есть…

Иногда, из чистой вежливости, я заставляла себя изображать интерес, спрашивала, например:

– Кто такая Мари-Роз?

Получалось некстати.

– Да я уж тебе тысячу раз говорила! – возмущалась Христа.

Я ей верила: наверняка она уже упоминала это имя, да не одну, а четыре тысячи раз, я же четыре тысячи раз пропускала его мимо ушей и четыре тысячи раз забывала.

В общем, гораздо лучше было пережидать словоизвержение молча и только изредка мычать и кивать. Я часто думала, что заставляло Христу так себя вести. Она была не так примитивна, чтобы бесконечное переливание из пустого в порожнее могло доставлять ей удовольствие. И пришла к выводу, что причиной всему – патологическая зависть. Ей было нестерпимо видеть, как мне хорошо с книгой, а раз забрать себе это счастье она не могла, то всеми силами старалась его разрушить. Отняв моих родителей и мой дом, она желала отнять и мои радости. Но я была готова поделиться:

– Погоди, я дочитаю и дам тебе.

Нет, ждать она была не в состоянии, вырывала книгу у меня из рук, открывала наобум, в середине или в конце (я не высказывала вслух, как мне противно было на это глядеть), и с недоверчивой гримасой принималась читать с этого места. Я бралась за другую, но только успевала втянуться, как возобновлялась эпопея о Мари-Роз или о Жан-Мишеле. Это было невыносимо!

– Тебе не нравится роман? – спрашивала я.

– Я, кажется, его уже читала.

– Что значит «кажется»? Это же все равно что ты съела, ну… какой-нибудь фрукт, что ли, и сама не знаешь, съела ты его или нет.

– Сама ты фрукт! – отвечала она и покатывалась со смеху, в восторге от собственного остроумия.

Мой удрученный вид она считала признаком своей победы и думала, что здорово меня срезала. На самом деле меня потрясала ее глупость.

Она ухитрялась поймать двух зайцев сразу и демонстрировала маме и папе свою липовую начитанность. Они легко попадались на удочку и захлебывались от восторга:

– Ты учишься, работаешь да еще и находишь время для чтения! Невероятно!

– Не то что Бланш – та, кроме чтения, ровным счетом ничего не делает.

– Сделай доброе дело, Христа, оторви ее от книжек, научи ее жить!

– Раз вы просите, обещаю попробовать.

Она всегда умела повернуть дело так, что мы все у нее оставались в долгу. А уж как она обработала моих родителей, чтобы они настолько поглупели, один бог знает! Я смотрела на них и не могла понять: неужели они не сознают, что ежесекундно отрекаются от меня? За что так унижать собственное чадо? Или у них не осталось ко мне ни капельки любви?

А я ведь была на редкость легким ребенком. За шестнадцать лет никто ни разу на меня не пожаловался, и сама я никогда не упрекала их за то, что они подарили мне жизнь, прелести которой я что-то пока не распробовала.

Мне вдруг вспомнилась притча о блудном сыне: если уж сам Христос хвалил родителей, которые предпочитают неблагодарного ребенка, то что спрашивать с Христы! Может, они оба, и Христос и Христа, лили воду на свою мельницу – они ведь и сами блудные дети. А я – несчастный послушный ребенок, которому не хватило сообразительности обеспечить себе любовь отца и матери хулиганскими выходками, побегами из дома, хамством и руганью.