Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - читать онлайн книгу. Автор: Александр Эткинд cтр.№ 8

Раз общественное мнение так важно для демократической политики, а эксперты разбираются в этом мнении лучше, чем избиратели и журналисты, значит эксперты могут играть особую роль и во влиянии на общественное мнение, в его формировании. Этот следующий, после Джемса и Липпмана, шаг сделал австрийский эмигрант в Америке и племянник Фрейда Эдвард Бернейс. Выпускник Корнелла, он стал сотрудником Комитета публичной информации, созданного Вильсоном в апреле 1917 года для формирования общественного мнения: «Не пропаганды в немецком смысле, – говорил Вильсон, – но пропаганды в подлинном смысле слова: распространения веры». Потом Бернейс участвовал в Американской делегации на Парижских переговорах, а в 1919-м открыл первую в Америке и в мире Консультацию по отношениям с публикой, или пиару. Бернейс и придумал этот термин, Public Relations, PR. Он рекламировал мыло и моду, сигареты для женщин и, наоборот, борьбу с курением. Всю жизнь он рекламировал Фрейда, и историк манхеттенской моды видит ключевую роль Бернейса в том, что «Фрейд стал ментором Мэдисон Авеню» [20]. Он поддерживал постоянную переписку с Фрейдом, все время ссылался на него (но также и на Ивана Павлова) в своих работах, посещал дядю во время визитов в Европу. Возможно, это он познакомил Фрейда с Буллитом, и более чем вероятно, что он послужил источником для многого, что Фрейд знал о Вильсоне.

Один из сотрудников Комитета публичной информации, Эдгар Сиссон, зимой 1918 года побывал в России и привез оттуда документы, говорившие о том, что большевистские лидеры Ленин и Троцкий были германскими наемниками. Американские агенты в России, полковник Роббинс и майор Татчер, симпатизировали большевикам и оспаривали подлинность этих документов. Буллит тоже не верил в их подлинность. В его архиве сохранился, однако, меморандум, исходивший из Восточно-Европейского отдела Госдепартамента, датированный 18 ноября 1918 года и, возможно, составленный самим Буллитом. Этот документ предлагал просить лидера германских социал-демократов Фридриха Эберта (в скором будущем президента Германии) «опубликовать имена тех, кто был нанят Политическим департаментом Германского генерального штаба распространять большевистскую пропаганду». Гораздо позже, в 1936-м, будучи американским послом в СССР, Буллит писал в Госдепартамент о бывшем сотруднике Комитета публичной информации Кеннете Дюранте (Kenneth Durant), который был «свидетелем» (и возможно, участником) фабрикации документов Сиссона. По словам Буллита, эта клевета на большевиков произвела такое впечатление на молодого Дюранта, что он стал социалистом и работал на Советы; в середине тридцатых он состоял представителем Телеграфного Агентства СССР в США.

Новые технологии управления общественным мнением возвращали власть в руки элиты, лишая политические институты Америки их демократических оснований. Основанная на управляемых потоках информации, власть приобретала сверхчеловеческие черты, которые проецировались на ее лидера. Этот третий путь между идеализмом и реализмом я назвал бы политическим демонизмом. В Европе он вел к переворотам и новым войнам, а в Америке остался альтернативным умонастроением, нигилистическим пунктиром, пронизывающим ткань демократической политики.

«Администратор Дрю» полковника Хауса, разрозненные слова Буллита и, наконец, забытые черновики Кеннана выявляют скрытую популярность этих идей даже среди тех, кто помогал определять прогрессистскую повестку дня. Потом на глазах Буллита несравненным мастером по обработке общественного мнения стал Франклин Делано Рузвельт, тоже начинавший правительственную службу в администрации Вильсона. Буллит так понимал его успехи и неудачи: «В изобретении политических механизмов и трюков у Рузвельта не было равных. Его искусство в управлении американским общественным мнением было непревзойденным. Иногда он был просто политическим гением, и это было великим достоянием нашей страны, когда его политика совпадала с национальным интересом. Но когда он был неправ, те же способности позволяли ему вести страну к беде» [21].

Росший среди угольных магнатов Филадельфии, в молодости Буллит нашел свой социальный идеал в реформах воевавшей Германии. Теперь он, подобно звездам левой интеллигенции нью-йоркской «деревни» Гринвич, с которыми дружил – Джоном Ридом, Линкольном Стеффенсом, – приветствовал победу большевиков:

Я знаю многих, кто был в России после того, как там началась революция. Все они были обращены в религиозном смысле. […] Как нация, русские стали более открытыми и сердечными, стали относиться друг к другу как братья, стали свободны от условностей и перестали бояться жизни. Разве невозможно, чтобы война кончилась таким же состоянием благодати в остальной Европе и в Америке? Я верю, что это возможно, и за это я готов отдать жизнь [22].

До ноября 1917 года Россия была важнейшим союзником Америки, Англии, Франции и Японии. В феврале 1917-го первое революционное правительство России подтвердило свои союзнические обязательства. Среди них были и секретные протоколы, согласно которым после победы над державами «Оси» Россия получала Константинополь. Намерение Временного правительства продолжать войну до победного конца стало одной из причин, по которой оно потеряло власть в ноябре того же года. Большевики, захватившие власть, были еще меньше похожи на пацифистов; однако они сразу же остановили военные действия на Германском фронте. Декрет о мире, изданный на следующий день после большевистского переворота, гласил: «Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся… – таким миром Правительство считает немедленный мир без аннексий и без контрибуций». Декрет красноречиво определял основное понятие – аннексия, как «всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности… независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, …от того, насколько развитой или отсталой является [эта] нация, …от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет». В соответствии с этим определением, Декрет становился всеобъемлющим призывом к деколонизации мира, включая и бывшую Российскую империю.

На большевистский Декрет о мире Вильсон ответил собственной программой мира, содержавшей знаменитые «Четырнадцать пунктов» и развивавшей ту же ключевую идею о национальном самоопределении больших и малых народов, и о мире без аннексий и контрибуций. Сформулированные на академическом языке, чуждые корысти и ненависти к врагу, эти пункты были разработаны группой университетских профессоров под руководством Хауса; они принесли Вильсону общеевропейскую славу и Нобелевскую премию мира. Зачитывая свою программу в Конгрессе 8 января 1918-го, Вильсон построил речь на открытом и доброжелательном диалоге с российской инициативой мира. Уже велись российско-германские переговоры в Брест-Литовске, и Россия вновь предложила там «мир без аннексий и контрибуций». В Петрограде знали, как встретила эти идеи германская сторона, но в Вашингтоне еще не догадывались о том, куда ведут эти переговоры. Вильсон говорил в Конгрессе:

В мире есть голос, который призывает определить цели и принципы будущего мира более страстно и убедительно, чем другие голоса… Это голос русского народа. Русские сейчас кажутся растерянными и почти беспомощными перед ужасной мощью Германии… Но их душа не покорена. Они не уступят силе… Они призвали и нас заявить о том, чего хотим мы, и я верю, что народ Соединенных Штатов желает, чтобы я ответил им просто и откровенно… Мы испытываем сердечное желание помочь народу России в его высокой надежде на свободу, порядок и мир.