За спиной директора раздалось негромкое чириканье. Он со вздохом отошел от миниатюры и обернулся. Небольшая желтая птичка повернула голову и смотрела на него сквозь прутья решетки блестящим черным глазом. Он не помнил, когда появилась здесь эта клетка, – она всегда была здесь. Всегда пустая. Всегда ждала.
В тот день, когда не стало Марго д'Эрбемон, за окном появилась канарейка. Она была слишком яркой и беззащитной для хмурого парижского ноября, и любой подивился бы, как только ее до сих пор не заклевали вороны. Канарейка беспокойно летала перед окном директора – слабые крылышки трепетали, – а потом опустилась на подоконник, мелко дрожа. Рене отпер окно и впустил ее. Птица нежно чирикнула, описала круг под потолком и села на дверцу незапертой клетки. Марго решила остаться с ним навсегда.
Тиссеран просунул палец между прутьев и коснулся мягких, как пух, перьев. Удивительно, но в последние годы он все чаще замечал, что начинает испытывать нечто вроде привязанности к своим Музам. Раньше ничего подобного не случалось: настоящие человеческие чувства были чужды его природе. Ведущие актеры и актрисы сменяли друг друга, вспыхивали на небосводе и падали вниз, не оставляя после себя никаких воспоминаний, но все же продолжали жить в этих стенах. Наверное, Марго была слишком предана театру. Или сам Тиссеран успел привязаться к ней. Он кивнул птице, та успокоенно сунула голову под крыло и задремала.
Директор вернулся к макету театра. Его крышу венчали семь маленьких муз – копии полуметровых статуй на крыше театра. Рене всматривался в каждую из них, одну за другой. Его музы. Семь муз. Тиссеран усмехнулся. Семь? Символичные числа влекут и завораживают людей, хотя большинство даже не осознают этого. Перед ним прошла целая вереница ярчайших актрис, каждую из которых называли великой. Но их было куда больше, чем семь, а сколько еще впереди? Театр поглотит и их, так было и так будет.
Внимательный взгляд директора остановился на фигурке, что накануне обрушилась с высоты. Этой ночью она вновь вернулась на крышу, уже без сколов и царапин, гладкая и блестящая. Идеальная, готовая вдохновлять, как и подобает музе. Никому из людей не пришло бы в голову изучать и рассматривать лица этих статуй, но Тиссеран не отводил глаз от этой, последней. Теперь у фигурки окончательно обозначились черты Жюли Дигэ. Он уже видел актрису в тех ролях, что ей суждено сыграть, как видел и других до нее. И после. Он безошибочно узнавал новую музу, как только она впервые появлялась перед ним на сцене.
Он нашел взглядом Жюли. Вместе с Мадлен и еще полудюжиной актеров они образовали на сцене полукруг, а между ними суетился Морис Буше. Прогон «Слепых» был в самом разгаре. Молодая муза склонилась на плечо примадонне, и та поглаживала ее по волосам, утешая. Сейчас их фигурки излучали слабое сияние – сами, без помощи Тиссерана. Он улыбнулся и простер руку над сценой. Актрисы подняли головы, и Мадлен показывала Жюли что-то вверху, хотя обе были слепы. Они не могли видеть, но все же говорили и мечтали о звездах, стараясь побороть тьму и страх. Эта сцена становилась все более удивительной и жуткой. Под ладонью Рене ореол света вокруг двух фигурок задрожал и начал расти – он охватил Мориса, Филиппа, Аделин, Себастьена… Звездное небо, которое они видели над собой, пульсировало.
Спектакль менялся, дышал и жил. Тиссеран улыбнулся, впитывая текущее со сцены вдохновение. Сами актеры не могли этого знать, но в такие мгновения их природный талант рос и умножался. Едва ли кто-то из них замечал, как в обмен на этот дар частицы их самих вплетались в ткань пьесы, отдавая дань искусству. И пусть раз за разом их души истончались – их хватит еще на много лет, на много ролей.
Боковым зрением Рене заметил движение возле миниатюрной дверки служебного входа. У этого любопытного журналиста не было собственной фигурки – он не принадлежал к этому миру. А таким, как он, нет места в его театре. Директор не любил отвлекаться на чужаков, но порой вмешательство было необходимой мерой. Впрочем, для новой музы уже все решено. Выбор сделан, она ступила на свой путь. Все что теперь требуется от нее – не сворачивать.
* * *
– Я не знаю.
Жюли натянула одеяло до подбородка и печально посмотрела на Франсуа. Сейчас она казалась маленькой и несчастной, растрепанные кудри разметались по подушке, а взгляд обиженного ребенка не мог не растопить его сердце. Журналист потушил сигарету, которую до этого нервно крутил в пальцах, смахивая пепел прямо на пол, и сел на край кровати.
– Жюли, мы должны решить, – произнес он проникновенно.
Больше всего ей сейчас хотелось забраться с головой под одеяло и проспать до обеда. Вчерашний день выдался тяжелым, как и вся неделя. Дежарден был в ужасном настроении и кричал на актеров, не переставая. Она повторяла одну и ту же реплику до хрипоты, срывалась в слезы и снова брала себя в руки – пока режиссер, наконец, не кивнул ей и не перешел к следующей сцене. А потом была «Лягушка», и пение хором с Манон, и фокстрот, и она где-то потеряла любимый браслет…
– Зачем? – Она подняла глаза на Франсуа. Он был таким милым в своей полосатой пижаме, растрепанный и растерянный. Ее самый близкий человек. Почему у них все не может быть… проще?
– Разве ты не видишь, что этот театр не идет тебе на пользу? Ты слышала, о чем я говорил?
Она кивнула.
Слова Франсуа с трудом доходили до нее и проникали в сознание как через плотный слой ваты. Что-то там про Марго. Кому интересна Марго? И что-то про Аделин. Регана. Дежарден говорил, что хочет изменить концепцию отношений сестер, и им троим предстояло сильно сблизиться как на сцене, так и в жизни. Мысль о том, что она чаще будет находиться рядом с Мадлен, заставляла сердце биться сильнее. Жюли до сих пор не могла понять, был ли реальностью ее разговор с актрисой в красной комнате, однако воспоминания о нем пьянили ее сильнее любого вина.
Франсуа говорил про недавние смерти: Морель, Марианна, Клоди – и у девушки от этих разговоров начинала болеть голова. Что с того, что они умерли? Зачем думать о них? У нее впереди столько всего! Сегодня вечером празднуют день рождения Филиппа, будет большая вечеринка у Этьена. Жюли давно не была у него – кажется, уже месяц. Или неделю? Что-то около того. Надо было бы взять с собой Франсуа, но девушка почему-то была уверена, что ему там не понравится. Он стал далек от богемной жизни, вот уже несколько недель не появлялся на пороге театра и демонстративно скучал, когда Жюли рассказывала очередные сплетни.
– Ты выйдешь за меня?
– Что? – Жюли вздрогнула.
– Я спрашиваю, ты выйдешь за меня замуж? – Франсуа смотрел на нее с такой искренней надеждой, что она даже растерялась.
– Это так неожиданно, – она смущенно рассмеялась.
Франсуа привлек ее к себе, разгладил морщинку между бровями, крепко прижал свои губы к ее, и она на мгновение поддалась страсти, но затем мягко отодвинулась.
– Я хочу всегда быть с тобой. – Он не хотел ее отпускать.
– И я тоже, Франсуа…
– Тогда решено, мы поженимся!