Труженики моря - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Гюго cтр.№ 75

Гавань Сен-Пьера в настоящее время – прекрасный, большой порт, однако еще десять лет назад она во многом уступала гавани в Сен-Сампсоне. Это были две огромные полукруглые стены, отходившие от берега с обеих сторон пристани и почти сходившиеся в море. На оконечности одной из них стоял маленький белый маяк.

Вход в гавань был довольно узким, и в стенах еще сохранились массивные железные кольца от цепи, которой он закрывался в средние века. Гавань напоминала приоткрытые клешни омара. Та часть моря, которую они охватывали, почти всегда была спокойна, но при восточном ветре у входа в гавань начиналось сильное волнение, вода бурлила, и благоразумнее было в нее не входить. Так и сделал в тот день «Кашмир». Он бросил якорь на рейде.

При восточном ветре команды судов охотно шли на это, тем более они избавлялись от платы за стоянку в гавани. В таких случаях городские лодочники, смелые опытные моряки, подъезжали на лодках к пристани или просто к берегу, брали пассажиров и багаж и перевозили на отходящие корабли. Какой бы ни была погода, они всегда благополучно совершали эти переправы. Восточный боковой ветер в порту Сен-Пьер очень хорош для судов, идущих в Англию.

Когда корабль отчаливал от гавани, посадка производилась там; если же он стоял на рейде, к якорной стоянке добирались с ближайшего места на побережье. Вдоль всего берега расположились маленькие пристани, где всегда можно было найти свободных лодочников.

Одна из таких маленьких пристаней находилась совсем близко от города, но обычно была пустынна. Это объяснялось тем, что ее окружали высокие утесы, на которых стояла крепость Святого Георгия.

К пристани вело несколько тропинок. Самый близкий путь лежал через тропку, идущую вдоль берега. По ней было не больше пяти минут ходьбы до города и церкви, а неудобство заключалось в том, что ее дважды в сутки – утром и вечером – заливало водой. Остальные тропинки, более или менее крутые, были проложены по склонам утесов.

Пристань эта даже днем находилась в полутьме: каменные глыбы нависали со всех сторон. Густой кустарник, покрывавший скалы, создавал мягкий полумрак в этом укромном уголке. В тихую погоду он был очарователен, во время ненастья – мрачен и угрюм. Ветви кустарника постоянно покрывала морская пена. Весной уголок наполнялся цветами, гнездами, ароматами, птицами, бабочками и пчелами.

Теперь, после постройки порта, таких диких мест больше нет; они сменились строгими, прямыми линиями, вокруг появились каменные здания, мостовые и скверы. Человеческий вкус по-своему расправился с живописным беспорядком прибрежных скал.

Было около десяти часов утра. Оживление в Сен-Сампсоне все увеличивалось. Жители, охваченные любопытством, устремились к северной части острова, и маленькая пристань находившаяся на юге, была еще пустыннее, чем обычно.

Однако у пристани покачивалась на волнах одинокая лодка, в которой сидел лодочник. На дне ее лежал дорожный мешок. Лодочник, казалось, ждал кого-то.

«Кашмир» стоял на рейде. Якорь судна был спущен – оно отправлялось в путь лишь в полдень. И сейчас еще не видно было никаких приготовлений.

Если бы прохожий, случайно оказавшийся на одной из скалистых тропинок, прислушался, то разобрал бы приглушенный звук голосов неподалеку от маленькой пристани, а если бы перевесился через выступ скалы, то разглядел бы в тени кустарника, в месте, недоступном для взгляда лодочника, две фигуры – мужчину и женщину. Это были Эбенезер и Дерюшетта.

Темные уголки на скалистом берегу, которые так часто прельщают купальщиц, далеко не всегда настолько уединенны, как принято считать. Легко подглядеть и подслушать то, что там происходит. Тот, кто ищет одиночества в таких местах, может не заметить человека, идущего за ним следом под прикрытием густой растительности, может не увидеть глаз, следящих за ним из-за извилистых поворотов тропинки. Скалы и деревья, скрывающие тайную встречу, столь же охотно скрывают непрошеного свидетеля.

Дерюшетта и Эбенезер стояли, глядя друг другу в глаза и держась за руки. Дерюшетта говорила, Кодре молчал. Застывшая на ее ресницах слеза дрожала, но не падала.

Горе и страсть отражались на задумчивом лице Эбенезера. И в то же время оно выражало покорность. На этот лик, безмятежный доселе, теперь легла мрачная тень. До сих пор Кодре размышлял лишь о догматах церкви, сейчас он задумался о своей судьбе. Такие размышления для священника вредны. Они подтачивают веру.

Ничего не может быть тяжелее, чем покориться неизвестности. Человек находится во власти событий. Жизнь – беспрерывная цепь происшествий, которым подчинены люди. Мы никогда не знаем, что случится с нами через минуту. Катастрофы и радости приходят и уходят неожиданно. Их пути и законы лежат вне человеческой воли. Добродетель не сопровождается счастьем, порок не влечет за собой гибели; у совести одна логика, у судьбы – другая. Нельзя ничего предвидеть. Мы живем от удара до удара. У совести прямая логика, а жизнь – это вихрь. Он то сгущает над головой человека черные тучи, то разгоняет их и обнажает синее небо. Судьба не знает закона постепенности. Иногда колесо ее вертится так быстро, что человек лишь с трудом успевает отличить одно событие от другого и теряет грань между вчерашним и сегодняшним днем.

Эбенезер верил в Бога, но он умел рассуждать. Он был священником, однако теперь его охватила страсть. Религии, требующие от духовенства безбрачия, поступают правильно с точки зрения цели, к которой они стремятся. Ничего не может быть опаснее для служителя церкви, чем любовь к женщине. Тяжелые мысли роились в голове Эбенезера.

Он слишком часто смотрел на Дерюшетту.

Они обожали друг друга.

В глазах Эбенезера светилось немое обожание и отчаяние.

Дерюшетта говорила:

– Вы не должны ехать. У меня нет сил. Видит бог, я думала, что смогу распрощаться с вами, но не могу. Это сильнее меня. Зачем вы пришли вчера? Вы не должны были приходить, если собрались уезжать. Я никогда не говорила с вами. Я любила вас, но сама этого не знала. Только в первый день, когда пастор Герод прочел историю Ревекки и наши глаза встретились, я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, и подумала: «О, как, должно быть, покраснела Ревекка!» И все-таки, если бы два дня назад кто-нибудь спросил меня, люблю ли я пастора, я бы расхохоталась. О, любовь ужасна, она коварна. Я была слишком неосторожна. Я ходила в церковь, смотрела на вас, думала, что все приходят туда для этого.

Я не упрекаю вас, вы не сделали ничего для того, чтобы я вас полюбила. Вы только смотрели на меня, вы ведь не виноваты в том, что взгляд ваш падает на людей, вот в такой момент любовь и вспыхнула во мне. Я сама не заметила этого.

Когда вы брали в руки Библию, от нее начинал исходить свет; когда другие делали это – она оставалась просто книгой. Вы несколько раз взглянули на меня. Вы говорили об архангелах – и сами казались архангелом. Все сказанное вами запечатлевалось в моей душе. Я не знаю, верила ли в Бога до того, как увидела вас. Вы научили меня молиться. Я говорила Любови: «Одевай меня скорее, я опоздаю в церковь!» И бежала туда. Вот что значит полюбить! А я этого не знала. Говорила сама себе: «Какой, однако, я стала набожной». Вы раскрыли мне, что я ходила в церковь не потому, что стала верить в Бога. Я ходила туда ради вас – теперь знаю. Как вы прекрасны, какое наслаждение слушать ваши речи! Когда вы воздевали руки к небу, мне казалось, что в ваших белых руках мое сердце. Я сходила с ума, не зная об этом. Но теперь я могу сказать вам, в чем была ваша вина. Вам не следовало вчера приходить в сад, не следовало говорить со мной. Если бы вы ничего не сказали мне, я ничего бы не знала. Расставшись с вами, я, возможно, грустила бы, но теперь я умру. Теперь, когда узнала, что люблю вас, вы не можете уехать. О чем вы думаете? Да вы не слушаете меня!