Мы, собственно, и делали то, что большинство туристов делают в Венеции зимой. Прятались от дождя, а когда появлялось солнце, пили горячий горький шоколад на овеянных благодатью прохладных площадях неописуемой красоты и потягивали «Беллини» в сумрачных дорогих барах, с содроганием ожидая получения счета.
— Это налог на красоту, — заявила Конни, пересчитывая банкноты. — Если бы здесь было дешево, никто отсюда не ушел бы.
Разумеется, она хорошо знала город. В Венеции весь фокус в том, сказала она, чтобы начать с собора Святого Марка, а оттуда сразу перескочить на окраины. Весь фокус в том, чтобы быть спонтанным, любознательным, сбиться с пути. Инстинктивно я с ходу отверг идею сбиться с пути. Людям типа меня, любящим и умеющим обращаться с картой, Венеция предлагает неисчерпаемые возможности, поэтому я тратил уйму времени, прокладывая маршрут; в конце концов Конни, потеряв терпение, выхватила у меня карту, пальцем задрала мой подбородок и потребовала, чтобы я поднял голову и оценил сумеречную красоту этого места.
Оккупированная толпами туристов, щелкавшими фотоаппаратами и размышлявшими о смерти, Венеция, неожиданно для меня, оказалась довольно мрачной. Именно тут состоялось мое первое знакомство с Италией; так, где же матроны с дебелыми руками и взъерошенные жулики, встречи с которыми я так ждал? Вместо этого я увидел город закрытых дверей, а также его осажденных жителей, вечно недовольных и глядящих исподлобья, причем понятно почему, на бесконечные, даже зимой, волны туристов, похожих на засидевшихся гостей, которые, не понимая намеков, не желают уходить. Даже праздники окрашены в черные тона; в представлении венецианцев хорошо проводить время — это всем скопом нарядиться скелетами. Возможно, все дело в тяжелом наследии чумы, в тишине или полумраке, в переизбытке темных каналов и отсутствии зеленых просторов, но, когда я бродил по пустынным переулкам и исхлестанным дождем эспланадам, на меня накатывала вселенская тоска, в которой я находил, однако, извращенное удовольствие. Полагаю, только тут мне впервые в жизни удалось познать, каково это — чувствовать и печаль, и радость одновременно.
И возможно, из-за подобной двойственности Венеция была не самым удачным местом для предложения руки и сердца. Хотя что там говорить, поезд ушел, а значит, и сомнения прочь; помолвочное кольцо упаковано и спрятано в пальце перчатки, столик в ресторане заказан. Мы провели беззаботное утро на кладбищенском острове Сан-Микеле; Конни, в своем теплом пальто, позировала и снимала надгробия, затем мы рука об руку прогулялись от Каннареджо до Дорсодуро, по пути заглядывая в полутемные церкви и мрачные внутренние дворики, причем всю дорогу меня мучил вопрос: должен ли я, предлагая ей выйти за меня замуж, опуститься на колено? Будет ли это забавно или же, наоборот, поставит нас обоих в неловкое положение? И захочет ли она услышать простое: «Ты выйдешь за меня?» Или официальное, с налетом костюмированной драмы: «Ты окажешь мне честь стать моей женой?» Или небрежное: «Эй, давай поженимся!» Мы вернулись в отель, переоделись, вышли из номера и чудесно поужинали карпаччо из тунца и рыбой на гриле, причем моя рука периодически перемещалась в сторону кольца — старинное серебро, один бриллиант — в кармане пиджака.
— Несварение желудка? — поинтересовалась Конни.
— Изжога, — ответил я.
Нам подали чудесное gelato и нечто вроде миндального дижестива, а потом мы вышли, чувствуя легкое головокружение, в ясную морозную ночь.
— Давай прогуляемся до Санта-Мария делла Салюте, — небрежно предложил я, а там, на фоне внушительной мраморной церкви, которая сверкала в лунном свете, словно в лучах магниевой вспышки, и площади Святого Марка, сияющей за Гранд-каналом, я спросил Конни: — Ты будешь моей женой?
Представьте себе, как бы было романтично, если бы она ответила «да». Но она только расхохоталась, чертыхнулась, нахмурилась, прикусила губу, обняла меня, чертыхнулась, поцеловала меня, расхохоталась и чертыхнулась и сказала:
— А можно, я подумаю?
Что, полагаю, было вполне разумно. Ведь решение было из разряда судьбоносных. Но даже если и так, странно, что это стало для нее таким сюрпризом. Ведь любовь ведет к супружеству, а разве мы не любили друг друга?
Слава богу, долгожданное «да» все же последовало, хотя и спустя несколько месяцев. Итак, если вопрос я выпалил при свете луны рядом с Гранд-каналом, то ответ получил возле прилавка с деликатесами «Сейнсбери» на Килбёрн-Хай-роуд. Возможно, я слишком долго выбирал оливки. В любом случае там, над витриной с копченым мясом и сырами, я вдруг почувствовал невероятное облегчение и ликование, а потом была эмоциональная, со слезами на глазах, оплата покупки.
Вероятно, мне следовало привезти Конни снова туда, в килбёрнский «Сейнсбери». По крайней мере, можно было хотя бы попробовать.
97. Ганнибал
Но, похоже, я постоянно перескакиваю из настоящего в прошлое и обратно. Я по-прежнему в Германии, где, проводив взглядом удаляющуюся спину жены, забрался в такси, вернулся в Мюнхен, в неупорядоченный хаос Центрального вокзала, и, похлопав по тачскрину билетного автомата, загрузился в пересекающий Альпы и идущий через Инсбрук дневной поезд; я ехал до Венеции, с пересадкой в Вероне, с одной лишь сумкой через плечо да паспортом в кармане, совсем как Джейсон Борн
[39]
.
Купе поезда, в свою очередь, тоже было из разряда тех, что так любят шпионы и наемные убийцы, а само путешествие стало еще более волнующим, когда поезд, миновав пригороды, пересек обширную зеленую равнину по направлению к горам и уже буквально через несколько сот метров оказался в Альпах. Как человек, родившийся и выросший в Ипсуиче, я не испытывал особого пиетета к горам, но даже на меня Альпы произвели сильное впечатление. Напоминающие собачьи зубы пики и головокружительные спуски — подобный ландшафт мог быть лишь плодом воображения какого-то божества или амбициозного специалиста по компьютерным эффектам. Боже правый, прошептал я себе под нос и инстинктивно сфотографировал Альпы на телефон — этакая случайная фотография, не предназначенная для посторонних глаз и сделанная абсолютно бесцельно; невольно я мысленно вернулся к своему сыну, который вряд ли удосужился бы поднять камеру, даже если бы на его глазах метеор напрочь разнес верхушку самого высокого пика.
После Инсбрука местность сделалась еще живописнее. Причем места эти нельзя было назвать дикими — я увидел супермаркеты, фабрики, бензоколонки, — но в том, что здесь жили и работали люди, пусть даже в разгар лета, присутствовал элемент некоего безумия, уж не говоря о прокладке железной дороги. Поезд обогнул очередной откос — долина внизу переходила в светло-зеленые луга, именно такого цвета был ландшафт в игрушечной железной дороге, модель которой я собирал в детстве. Я подумал о Конни, о том, что она скоро доберется домой, скажет «привет» Мистеру Джонсу, откроет почту, распахнет окна, чтобы впустить свежий воздух, распечатает пустой, затхлый холодильник, загрузит посудомоечную машину, а еще я по думал о том, как жаль, что она не может увидеть этакую красоту.