Нет, они не понимают. Безнадежно! Все безнадежно! Отец
Балтазар выбранил себя за то, что устроил пирушку прежде, чем перейти к делу.
Его гости просто съели этот разговор, сжевали опасность, разбавили осторожность
вином. Небось ждут не дождутся, когда на десерт им подадут молоденьких монашков
и монашек (на любой вкус!), ну а скучные дела подождут и до завтра.
Нет, в том-то и дело, что не подождут!
А может быть, подумал отец Балтазар, пусть пляшут, пока Рим
горит? Вот Цецилия Феррари – та способна оценить опасность. Отец Амедео тоже
поглядывает встревоженно, и еще трое-четверо… Хватит метать бисер перед
свиньями! Пора предоставить этих зажравшихся недоумков их судьбе – и начать
строить линию обороны. Пожалуй, и лучше, что эти пьяницы ничего не узнают о его
замысле. Кто знает, может быть, именно их беззаботность и болтливость стали
причиной этого секретного донесения в Рим, копию которого отец Балтазар получил
случайно, за большие деньги… очень большие деньги! Может быть, кто-то из них
предатель. Нет, лучше вовремя исправить свою ошибку и доверить план только тем,
в ком он совершенно уверен, потому что от проверки эти люди пострадают сильнее
всех. Скажем, Цецилия Феррари. И еще четверо других…
Он сделал незаметный знак, и через некоторое время шестеро
из тридцати собравшихся незаметно покинули зал.
* * *
Когда они уединились в строгом, даже мрачноватом кабинете
настоятеля (точь-в-точь ее собственный!), Цецилия резко спросила:
– А вам не кажется, что они отчасти правы? Пусть они не
хотят замечать опасности и прячут голову под крыло, но что, ради господа бога,
мы можем сделать в один день?! Право, отец Балтазар, лучше бы нам было вообще
ни о чем не знать! Мы не можем ничего изменить – ничего! Предположим, сестры в
моей обители будут всю ночь чистить свои сундуки, избавляясь от кружевного
белья, драгоценностей и прочих подарков их любовников. Предположим,
сестра-экономка всю ночь будет выливать в канал вино и закапывать в саду ветчину
и битую птицу, которым, конечно, не место в монастырских кладовых во время
поста. Но заставите ли вы отца Маурицио отдать подобный приказ у себя?! А
слухи? А ужасные слухи, которые прямо-таки роятся вокруг нашей обители? Ведь о
том, что мы узнали сегодня из письма, говорит вся Венеция… другое дело, что вся
Венеция сама погрязла в блудодействе, а потому ее мало беспокоит отсутствие
святости в святой обители!
Присутствующие глядели на рассерженную аббатису ошеломленно.
Практика церковной жизни, полулицемерный уклад жизни приучил отцов церкви к
изящным оборотам речи, прикрывающим истинный, плотский смысл царящего в их
монастырях разврата. А называть вот так, прямо и грубо, вещи своими именами… Но
их удивление достигло буквально апогея, когда отец Балтазар обреченно кивнул:
– Вы правы, прекрасная синьора. Совершенно правы: безнадежно
опоздало сие письмо, и нам ничего уже не исправить. Более того – все попытки
что-либо сделать тщетны, ибо человека, который к нам едет, не проймешь ничем.
– Вы знаете его? – подал голос отец Амедео, которого начала
бить дрожь.
– Знаю, – кивнул отец Балтазар. – Его имя – Джироламо Ла
Конти. О, это особенный человек! Главная и определяющая черта его натуры –
злоба. Он зол со всех сторон и только зол. В душе его живет только одно
влечение – вредить всему, что может чувствовать вред, отравлять своим
прикосновением все, до чего он дотрагивается!
У отца Амедео громко стукнули зубы от ужаса, а Цецилия
кивнула:
– Да, я знаю таких людей. Они обычно не имеют ни страстей,
ни пороков, которые, за недостатком лучших свойств, смягчают или, вернее,
разбавляют жестокость натуры. В их душах нет ни скупости, ни тщеславия, ни
сладострастия, ни…
Короткое, отчаянное рыдание отца Амедео заставило ее
замолчать. А отец Балтазар… расхохотался. Впрочем, это был невеселый смех.
– Моя дорогая Цецилия, – вздохнул он, – вы ошибаетесь.
Джироламо Ла Конти вовсе не такой оплот благочестия, каким вы пытаетесь его
провозгласить. Это распутник из распутников, чревоугодник из чревоугодников,
мздоимец, человек без чести и совести…
– Мздоимец? – встрепенулся отец Бертуччио, настоятель
монастыря Сан-Дзаккария. Бертуччио, как всем было известно, получил свою
должность с помощью огромной взятки. – Это интересно…
– Распутник? – прищурилась мать Антония, аббатиса обители
Санта-Мария-Глориоза-деи-Феррари, монахини которой вели негласное соперничество
с сестрами аббатства Мизерикордия по количеству и качеству любовных историй. –
Это еще интереснее!
– Увы, господа, оставьте напрасные надежды, – покачал
головой отец Балтазар. – Вы забыли мои слова: Джироламо злодей из злодеев и
подлец из подлецов. Он переспит со всеми сестрами, которые станут строить ему
глазки, и изнасилует остальных. Он охотно будет жрать в Великий пост жареную
свинину. Он опустошит ваши сундуки, принимая взятки… а потом отправит в Рим
донесение, где будет достоверно изложено то, о чем умолчал бы самый алчный
чиновник, получивший за свое молчание соответствующую мзду. Поэтому лучше не
тратиться на Джироламо – это бессмысленно!
– Но ведь мы можем обвинить его самого в распутстве и
вымогательстве! – запальчиво вскричала мать Антония. – Мол, сумма, которую ему
дали, не устроила Джироламо, вот он и обвинил нас, вот и отправил письмо,
безусловно, лживое…
– Нам не поверят, – покачал головою отец Балтазар. – Поверят
ему.
– Это еще почему?! – взвилась неуемная Антония, но Балтазар
заставил ее окаменеть своей следующей фразой:
– Джироламо Ла Конти – племянник папы. Сын его любимой
сестры Лавренции. Более того, ходят слухи, что в молодости… словом, она была не
только сестрой… так что вполне может быть… ну, вы понимаете. Поэтому я
повторяю: нам не поверят.
Отец Амедео застонал, мать Антония сквозь зубы процедила
пару крепких словечек, которые восхитили бы какого-нибудь баркайоло; отец
Винченцо из обители Санта-Мария-дель-Орто пробормотал сокрушенно: «Sursum
corda! Sursum corda!» [33] – а Цецилия… Цецилия промолчала.