Несчетное количество гондол, фантастически разукрашенных,
убранных цветами, лавровыми ветвями, алым шелком, на которых играла музыка,
покрывало море от площади Сан-Марко до самого Лидо, естественного мола Венеции,
уходящего глубоко в море. Среди них покачивалась и гондола Аретино – также
убранная алым шелком, большая, но проворная. Разумеется, и ее felce (каютка)
снаружи была отделана атласом, а изнутри бархатом. От носа до кормы лодка сияла
золотой бахромой, радовала глаз причудливыми восточными вышивками. Но больше
всего очаровал Троянду ferri – гребешок-водорез на носу, который был не только
вызолочен, но и украшен страусовыми перьями и цветами; к тому же на ferri горел
драгоценными камнями щит с гербом нового патриция Аретино. Рукоять массивного
весла покрывала серебряная чеканка, а баркайоло, наряженный в бархат, шитый
золотом, являлся как бы частью великолепного сооружения. Это была поистине
роскошная гондола (некоторые состоятельные венецианцы даже разорялись на
отделке своих гондол!), и Троянда только теперь поняла, что имел в виду ее
возлюбленный, сказав однажды: «Что касается меня, то я хотел бы, чтобы после
моей смерти господь превратил меня в гондолу или хоть в навес к ней, а если это
слишком, то хоть в весло, в уключину или даже в ковш, которым вычерпывается
вода из гондолы». К тому же оказалось, что волшебник Аретино пригласил в свою
ладью самого Тициана и даму Корреджо, так что Троянда, возбужденная тем, что ей
предстояло вечером, и тем, что наконец-то удостоилась встречи с этими великими
людьми, не знала, куда девать себя от радости и смущения.
Впрочем, никто из окружающих не обращал на нее внимания –
разумеется, кроме Пьетро. Все зрители: знать, ремесленники, рыбаки, явившиеся в
залив на своих лодках, покрытых сетями и цветами, во главе со своим собственным
дожем (il Doge de`Nicolotti), – не отрываясь смотрели, как архиепископ
благословлял перстень и подавал его дожу Венеции.
Затем прелат вылил сосуд, полный святой воды, в море, и дож
величественным жестом бросил туда перстень, произнося древние, заветные слова:
«Море, мы обручаемся с тобой в знак нашего истинного и вечного господства!»
Ударила музыка, в воду охапками полетели цветы, и бирюзовая
соленая вода залива сделалась розово-алой и сладостно-благоуханной от великого
множества роз. Буцетавр, медленно развернувшись, торжественно двинулся в
обратный путь, а следом потянулись гондолы зрителей.
На взгляд Троянды, обряд закончился слишком быстро. Она
почему-то ощутила себя обманутой. Как, и это все?! Так долго ждали, столько
предвкушали… А может быть, ей так показалось потому, что она всем существом своим
ждала и предвкушала другое событие? Дай бог, чтобы эти ожидания не были
обмануты!
А Пьетро, и великий художник, и дама Корреджо были в
восторге. Донна Вероника даже прослезилась от умиления, в то время как Троянда
сидела в уголке, ощущая себя отчаянно одинокой и чужой всем этим людям, этому
блеску и буйному веселью. Где-то там, в заснеженных просторах, которых она
почти не помнила, была убита ее мать. И пусть это страшное событие произошло
чуть ли не пятнадцать лет назад, Троянде сейчас казалось, что ее отделяет от
него один-единственный миг. Сердце Дашеньки стонало от горя, но ей пришлось
выдержать и медленное возвращение, когда густая золотая мишура гондол покрыла
Большой канал, и долгий, долгий обед… Троянда впервые оказалась за общим столом
в доме Аретино. Около полусотни обедающих собралось здесь, и Пьетро, окруженный
знатными особами, веселый, хмельной, хохочущий, торжественно восседал среди
них, далекий, как никогда. Троянда ела рассеянно, не ощущая вкуса, не без
удивления поглядывая на стайку молоденьких, хорошеньких женщин, одетых в
свободные одеяния, с роскошно убранными волосами, которые почему-то не сводили
с нее глаз, перешептываясь и пересмеиваясь. Словом, обед был истинным мучением,
которое длилось до тех пор, пока надменный, сдержанный Луиджи не позвал Троянду
от стола и не вывел в соседнюю комнату, где ее ждала женщина с безумными от
усталости глазами, нагруженная пухлым узлом.
Это была портниха, привезшая костюм, и при виде ее Троянда
первый раз за день перевела дух: ее замысел двинулся к осуществлению.
* * *
Все вышедшие на улицу, даже священники, настоятель
капуцинов, папский нунций, почтенные матроны, маленькие дети, уличный сброд,
были в масках. В эти дни царила полная свобода, князь и солдат, куртизанка и
догаресса – все равны; всякий может выбранить любую маску. Там и сям мелькали
французы, адвокаты, калабрийцы, мавры, крестоносцы, святые, испанские солдаты;
все пело, играло, танцевало, кричало, рукоплеща или освистывая тот или иной
костюм. Было из чего выбирать: ведь на узких улочках кругом Большой площади, да
и на самой Мерчерие все лавки сегодня торговали только костюмами, немыслимыми
головными уборами и масками. Ведь в этой толчее отрывались пуговицы, кружева и
оборки, трещали по швам камзолы и корсажи, слетали шляпы и пряжки,
подламывались каблуки, падали наземь ленты, мялись юбки… Словно бы какое-то
безумие захватывало всех, и самые знатные дамы, обнаружив дыру, или оборвавшийся
шлейф, или лопнувший рукав на платье, которое неделю, стежочек к стежочку, шила
и украшала золотым кружевом дорогая портниха, спешили сменить его в первой
попавшейся лавчонке на дешевое, полотняное, до того накрахмаленное, что оно
стояло колоколом и грохотало при каждом движении, но столь раскрашенное и
обвитое «золотой» и «серебряной» мишурой, что, казалось, всех сокровищ
испанской короны будет мало, чтобы заплатить за этот блеск!
Ох и наполнили нынче свои кошельки господа купцы,
распродавая яркий, блестящий товар! Ох и нагляделись на красавиц, которые без
всякого стеснения переодевались на глазах у всех и бежали с визгом и хохотом,
захваченные одной безумной страстью: танцевать, веселиться! Поэтому, когда
Марко увидел высокую женскую фигуру, окруженную слугами, расчищавшими для нее
дорогу в толчее, он решил, что даме нужно сменить ее бледно-зеленый наряд, и
возвысил голос, на все лады восхваляя свой товар, чтобы покупательница не
свернула к соседу-конкуренту.
Однако произошло нечто странное. Не дойдя десяти шагов до
лавки, дама замерла. Стройный слуга, весь в черном, похожий на секретаря из
знатного дома, скользящей походкой приблизился к ней… дама схватилась за горло,
словно от испуга и боли… а потом секретарь внезапным движением накинул на нее
кроваво-красный плащ – и, к великому изумлению Марко, дама удалилась, так
ничего и не купив.
Он пожал плечами – и мгновенно забыл о том, что произошло,
потому что в эту минуту в лавку вбежала возбужденная служанка и принялась
переодеваться в первый попавшийся наряд с такой поспешностью, что ее
хорошенькие грудки вывалились из корсета, и вид их придал мыслям Марко совсем
другое направление.