Капут - читать онлайн книгу. Автор: Курцио Малапарте cтр.№ 75

– Vous n’avez pas le droit… [238] – тихо сказала она, отвернувшись к двум слепым солдатам, молча евшим, слегка откинув назад голову. Медсестра помогала им легкими плавными жестами, направляя неуверенные движения их рук: кончиками пальцев она касалась тыльной стороны руки незрячего всякий раз, когда нож или вилка повисали над краем тарелки.

– О Луиза, простите меня, – сказал я, – меня тоже пугают страшные истории. Но нельзя сбрасывать со счетов некоторые вещи. Нельзя упускать из виду, что коты тоже, в некотором смысле, относятся к породе Зигфрида. Вы никогда не задумывались, что Христос тоже из породы Зигфрида? Что Христос – это распятый кот? Вы не должны думать, как все немцы, что Зигфрид – беспримерный герой, а все остальные народы – коты. Нет, Луиза, Зигфрид тоже из кошачьей породы. Вы знаете происхождение слова «kaputt»? Это слово от еврейского «koppâroth», что значит «жертва». Кот – это koppâroth, жертва, антипод Зигфрида, это принесенный в жертву, распятый Зигфрид. Дело в том, что рано или поздно всегда наступает момент, когда даже Зигфрид, единственный и неповторимый Зигфрид становится котом, становится koppâroth, становится kaputt – это момент, когда Зигфрид очень близок к своей смерти, когда Хаген-Гиммлер готовится выколоть ему глаза как коту. И судьба немецкого народа – превратиться в koppâroth, в kaputt. А тайный смысл его истории заключается в превращении Зигфрида в кота. Не нужно отбрасывать некоторые истины, Луиза. Вы тоже должны знать, что мы все – Зигфриды, мы все приговорены стать однажды koppâroth, жертвами, kaputt, ведь на то мы и христиане, поэтому Зигфрид – тоже христианин, Зигфрид – тоже кот. Императоры, а также и дети и внуки императоров тоже должны знать некоторые истины. Vous avez reçu une très mauvaise éducation, Louise [239] .

– Je ne suis déjà plus Siegfried. Je suis plus près d’un chat que d’une princesse impériale [240] , – сказала Луиза.

– Oui, Louise, vous êtes plus près d’une ouvrière que d’une Princesse Hohenzollern [241] .

– Vous croyez? [242] – робко сказала Луиза.

– Вы понравились бы работницам, если бы вам пришлось работать с ними на фабрике.

– Я хотела бы работать на фабрике. Я сменила бы имя и работала бы как простая рабочая.

– А зачем менять имя?

– Но Гогенцоллерн… Вы думаете, работницы уважали бы меня, зная мое настоящее имя?

– Да, за то, что имя Гогенцоллерн ничего не стоит сегодня!

– Расскажите мне про стеклянный глаз, – вдруг тихо сказала Луиза.

– Это обычная история, Луиза. Бесполезно ее рассказывать. Христианская история. Вы, конечно же, знаете какие-то христианские истории, не правда ли? Они все так похожи.

– Что вы имеете в виду под христианской историей?

– Вы читали «Контрапункт» Олдоса Хаксли? Так вот, смерть ребенка, маленького Филиппа, в последней главе – это и есть христианская история. Олдос Хаскли мог избежать ненужной жестокости, если бы не заставил ребенка умереть. Однажды Хаксли пригласили в Букингемский дворец. Королева Мария и король Георг V желали познакомиться с ним. То было время большого успеха книги. Королевская чета приняла Хаксли с искренней сердечностью. Они говорили с ним о его книгах, интересовались его поездками, планами на будущее, расспрашивали о духе современной английской литературы. После беседы, когда Хаксли уже откланялся и стоял на пороге, его величество Георг V любезно позвал его обратно. Король выглядел смущенным, хотел что-то сказать и не решался. Наконец король сказал Хаксли неуверенным голосом: «Господин Хаксли, королева и я должны сделать вам упрек. Совершенно ни к чему было заставлять умирать ребенка».

– Oh, what a lovely story! [243] – воскликнула Луиза.

– Христианская история, Луиза.

– Расскажите про стеклянный глаз, – сказала Луиза, покраснев.

Осенью 1941-го я находился на Украине под Полтавой. В этом районе было очень много партизан. Казалось, вернулись мятежные казацкие времена Хмельницкого, Пугачева и Стеньки Разина. Отряды партизан укрывались в лесах и болотах вдоль Днепра, ружейные залпы и автоматные очереди неожиданно раздавались из развалин домов, из балок и зарослей. Потом возвращалась тишина, плоская и глухая, монотонная тишина бесконечной русской равнины.

Однажды артиллерийская колонна во главе с немецким офицером проезжала село. В селе не было ни души, дома выглядели давно заброшенными. В колхозных конюшнях сотня лошадей лежала на земле, все еще привязанная уздечками к пустым кормушкам: лошади пали от голода. Деревня имела пугающий вид русских деревень, на которые обрушилась вся тяжесть немецких репрессий. С каким-то унынием, с чувством дискомфорта, почти со страхом смотрел офицер на пустые дома, солому на крылечках, на распахнутые окна и пустые немые комнаты. Поверх забора высовывали свои круглые черные и неподвижные глаза подсолнухи, обрамленные длинными желтыми ресницами, они пристально следили за прохождением колонны. Офицер скакал, пригнувшись к лошадиной гриве и держась за луку седла. Ему еще не было сорока, а волосы уже поседели. Он изредка посматривал на туманное небо, потом выпрямлялся в стременах и оборачивался к колонне. Солдаты шагали за упряжками, лошади били копытами в дорожную грязь, плети свистели во влажном воздухе, возничие кричали «Ja! Ja!», подгоняя лошадей. Стоял тусклый день, и в сером осеннем воздухе село имело призрачный вид. Поднялся ветер, повешенные евреи закачались на ветках деревьев. Долгий шепот пробежал от хаты к хате, как звук бегущих по нищим комнатам детских босых ног, долгое шуршание, как если бы полчища крыс шныряли в покинутых домах.

Колонна остановилась в селе, и солдаты уже разошлись по улочкам и огородам в поисках воды для лошадей, когда офицер вдруг пустил лошадь рысью и, странно побледнев, закричал: «Weg, weg, Leute!» [244] Пролетая, он поднимал стеком уже рассевшихся на пороге солдат и кричал: «Weg, weg, Leute!»

Тогда среди солдат пробежало слово «Flecktiphus» [245] , это страшное слово пробежало по колонне до самого арьергарда, остановившегося уже за селом. Все заняли свои места, и колонна тронулась в путь. «Ja! Ja!» – засвистели в сером воздухе плети; проходящие артиллеристы бросали ошеломленные взгляды в дома, где костлявые синие мертвецы с выпученными глазами лежали на соломенных подстилках, как призраки. Офицер остановил лошадь посреди сельской площади рядом с лежащей в грязи опрокинутой статуей Сталина и остался стоять, пропуская колонну. Он изредка подносил руку ко лбу и усталым движением очень медленно и осторожно потирал левый глаз.