Посредник - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Соби Кристенсен cтр.№ 33

– Что ты, собственно, имеешь в виду?

– У тебя и сейчас тоже на уме это «собственно»? Разве не знаешь, что, собственно, «собственно» чертовски невежливое слово?

– Тоже? А что еще у меня на уме?

– Сам знаешь, Бледнолицый.

Я насторожился. И разозлился. Неужели другие знают про меня что-то такое, о чем мне неизвестно, что они это знают? Да, вот что я скажу. На свете не только слишком много всяких разных сведений, но и слишком много людей.

– Черт, неужели нельзя просто сказать то, что хочешь сказать, и свалить отсюда? У меня тут леска запуталась.

Лисбет закатила глаза и вздохнула:

– Леска у него запуталась. Да уж, не сомневаюсь!

– Да о чем ты?

– Ты вправду хочешь знать, о чем я?

– Я весь внимание. Весь обратился в слух.

– Недоумок ты, Бледнолицый.

– Недоумок? Это почему?

Лисбет опять закатила глаза и зевнула. Тут только я заметил, что на зубах у нее скобки. Может, из-за них она и стала на себя не похожа. Мне вдруг стало ее жалко. Просто-напросто жалко. Другая гимназия и скобки. Чертовски хреновая парочка.

– Потому что заставляешь Хайди ждать, сладкий мой. Ждать и ждать. Она так и будет ждать понапрасну, а? Тогда я скажу ей, что она может поискать себе нового парня, чуток пошустрее.

– Она просто ушла.

– Ушла?

– Сидела на балконе. А потом ушла. Ни слова не говоря. Ушла, и все.

Лисбет подошла ближе, прищурилась:

– Ты и впрямь совсем дурак.

– Та-ак. Значит, я и сладкий, и дурак, и недоумок?

– Да это почти одно и то же, если хочешь знать.

– Надо быть дураком, чтоб быть недоумком?

– В народной школе вы размножение не проходили? Иной раз девчонки уходят без предупреждения, понимаешь?

Я показал на ее рот:

– Ты испортила зубы?

– Насмехаешься, Бледнолицый?

– Вовсе нет. Незачем стыдиться, что надо носить скобки.

– А кто про это говорил? Что надо стыдиться из-за скобок?

– Да, собственно, никто.

– Собственно, никто? Тогда зачем ты говоришь?

– Я не говорил. Я сказал, что незачем стыдиться скобок. То есть совсем наоборот.

– Тогда кто-то наверняка говорил, что это стыдно. По-твоему, носить скобки стыдно?

– Вовсе нет. Тебе к лицу. Скобки, я имею в виду.

– Если я буду помалкивать, никто их не увидит.

– Вот именно. А сможешь, Лисбет?

Она улыбнулась, и на миг рот стал похож на решетку.

– Я упала в ванной и треснулась подбородком о край раковины. Вся зубная гвардия наперекосяк. Придется ходить с этим дерьмом еще четыре недели.

– Ничего, ты наверняка выдержишь.

– Знаешь что, Бледнолицый?

– Я еще чего-то не знаю?

– По-моему, ты пишешь чересчур много стихов. У тебя от этого совсем шарики за ролики заедут.

Лисбет пошла к калитке. Остановилась там, оглянулась. Тут я увидел, до какой степени она потрепанная. Казалось, ей надо было отойти подальше, чтобы я как следует разглядел, что она потрепанная. Как сказала мама, она поблекла, подурнела. И не из-за скобок. Скобки лишь подчеркнули неприятные черты. Бросили ребячливый свет на испорченное лицо. Все одиночество в ней стояло на часах.

– У меня вечеринка в воскресенье. Придешь?

– Собственно, у меня другая встреча.

– Будь добр, приходи. Ради Хайди.

– В воскресенье они прилунятся.

– Потому и вечеринка, ясно?

– Посмотрим.

– Вот и хорошо. Только Ивера не приводи. Мы не хотим заразиться.

– Чем?

– Барачной болезнью. И у нас есть телевизор. Значит, придешь?

– Может быть.

Лисбет засмеялась и скобками послала мне воздушный поцелуй.

– Кстати, каждый разговор с тобой вдохновляет, Крис!

Я отвез велик к крыльцу, поставил там. Но не знал, куда припарковать себя самого. Не находил свободных мест. Хайди вправду ждала, что я приду? Или это выдумка Лисбет, к которой никто больше не приходил на день рождения? Я тонул в сомнениях. Выбор был слишком велик. Чем больше выбор, тем труднее на чем-нибудь остановиться. Сомнений не вызывало только одно: мне надо писать. Однако мир все время мне препятствовал. Люди так и норовили совать палки в колеса. И я опять жутко разозлился. Мне бы надо быть счастливым. Но счастье не самая сильная моя сторона. Личный мой рекорд – двадцать секунд счастья. Чуть ли не короче двух шестидесятиметровок. Этот рекорд я установил, когда написал первое настоящее стихотворение, то самое, про часы на Драмменсвейен, которое не позволил напечатать в «Женщинах и нарядах». Подумав хорошенько и подсчитав, я решил, что, пожалуй, счастье от известия, что они хотели его напечатать, длилось дольше, а ведь должно бы быть наоборот? Пожалуй, мое первое стихотворение останется последним. А что сталось с той свободой, которая захлестнула меня на пути сюда, на носу «Принца»? Она улетучилась. Даже записочки не оставила. Впредь мне надо держаться вдали от мира. Я ушел за дом и долго разговаривал сам с собой. Мама стояла на балконе.

– Значит, это Лисбет брала твой велосипед? – спросила она.

– Да. Почти.

– Почти?

– Да. Почти.

Мама козырьком приставила руку к глазам, чтобы лучше меня видеть.

– О чем же вы говорили?

– Ни о чем.

– Так долго и ни о чем?

– Тебя это не касается.

Мама опустила руку:

– Я не хотела тебя обидеть. Я только пытаюсь…

Она не договорила, так как я перебил ее:

– Пытаешься что?

– Понять тебя, Крис. Вот и все.

Теперь уже я заслонил глаза, не затем, чтобы лучше видеть, а чтобы спрятаться.

– Мы говорили о зубных скобках. Ей надели скобки. Вот и все.

– А я и не заметила.

– Я тоже. У нее вечеринка в воскресенье.

– В воскресенье? Когда они прилунятся?

– Если прилунятся.

– Ее родители будут дома?

– Не знаю.

Мама на миг отвернулась, и по ее телу пробежала дрожь, трепет, точь-в-точь такой я увижу много лет спустя на кухне квартиры, где прошло мое детство, будто время и расстояние, мой собственный возраст, опередили меня.

– Я думала, мы вместе послушаем репортаж, – наконец сказала она.