И это еще малая толика была его проделок, которым Ангелина,
надо признать, уделила весьма небольшое внимание: осматривалась и оглядывалась,
силясь высмотреть Моршана, ибо не сомневалась, что он где-то здесь. И ругала
себя, что не воспользовалась мгновением – и не ускользнула раньше, а все еще
сидит здесь, как пришитая…
И предчувствия ее не обманули: она увидела-таки Моршана!
Как раз Транже возвестил, что начинает смертельный
аттракцион, гвоздь программы: хождение по потолку – и нагнулся, прицепляя к
ногам железные крючья, похожие на длинные-предлинные когти.
В это время два высоких человека, доселе помогавшие ему – то
канат натягивали, то подавали обручи, сабли, кубы, необходимые для его
жонглерского мастерства, то в барабаны били, то выкликали следующий номер, –
теперь взяли каждый по охапке готовых к зажжению факелов – при них же имелось и
по одному горящему – и двинулись по лестничкам наверх, под самый купол,
очевидно, чтобы лучше осветить зрителям это самое предстоящее хождение по
потолку. На них Ангелина доселе не обращала никакого внимания, а сейчас, бросив
мимолетный взгляд, зажала ладошками рот, чтобы не закричать: прямо к ней шел…
Ламираль! Переодетый под циркового служителя, в остроконечном колпаке,
меняющем, конечно, его лицо, но отнюдь не до неузнаваемости. Да уж Ангелина
всякого из этой троицы где угодно узнала бы… но как не взбрело ей в голову на
служителей раньше посмотреть?! Этот – Ламираль; второй, ростом пониже, что
поднимается сейчас по противоположной лестничке, – Сен-Венсен. А где же Моршан?
На арене никого нет, кроме Транже… И тут же Ангелине показалось, будто она сходит
с ума, ибо она узнала в нем Моршана, и сердце ее приостановилось. Ну да, ведь
все представление она пялилась куда угодно, только не на арену, не на Транже.
«Слона-то я и не приметил», – как сказал бы господин Крылов! Что же, весь вечер
дорога к Меркурию была вовсе свободна, а она, Ангелина, повинуясь собственной
глупости, держала себя на привязи?
И вот теперь… теперь-то ей не ускользнуть, теперь Ламираль
ее как пить дать увидит!
Она заерзала на доске, служившей сиденьем, готовая хоть под
эту шаткую лавочку забраться, но не было, не было никакой возможности исчезнуть
с глаз Ламираля! Мысленно взмолилась господу, чтобы на миг сделал ее невидимой,
как вдруг… вдруг чьи-то руки схватили ее за плечи и так дернули, что Ангелина
едва не опрокинулась навзничь, а в следующее мгновение к губам ее прижались
чьи-то горячие губы; и хоть Ангелина была ошеломлена почти до потери сознания,
все-таки малой оставшейся толики его хватило, чтобы понять: Ламираль прошел
мимо «целующейся парочки», не заметив и не узнав Ангелину, а развязный молодчик
– кто бы он ни был! – спас если не жизнь ее, то уж репутацию – наверное. В
другое время он, несомненно, заслужил бы хорошей пощечины, но сейчас Ангелина,
одним рывком высвободившись из наглых рук, обернулась и в негодовании только
закипела:
– Ты смеешь?.. – и осеклась, уставившись в узкие, вприщур,
серо-стальные глаза, глядевшие на нее без улыбки, сурово, точно приказывая
что-то… в незабываемые глаза, хоть видела она их в жизни всего только дважды,
сначала на волжском берегу, а потом в закутках дома мадам Жизель… в глаза
ремесленника, с которым предавалась страсти, в глаза «водяного», с которым
занималась тем же самым, – глаза Никиты Аргамакова, ибо рядом с нею сидел не
кто иной, как он.
Опять он!
* * *
– Быстро! – шепнул Никита. Он стиснул ее руки до боли,
словно знал, что вырывает Ангелину из остолбенения, даже из обморока. – Беги за
ним! Смотри, что будет делать! Только тихо! Только тихо, ради Христа!
И он так пихнул ее в бок, что Ангелина едва не слетела с
лавки, однако удержалась и послушно ринулась вверх, в темноту, вслед за
Ламиралем, который якобы шел наверх, чтобы освещать потолок, а сам куда-то
сгинул.
Потрясение, испытанное при виде Никиты, было слишком велико,
почти непереносимо, однако в его голосе звучала такая тревога, команда его была
такой властной, непререкаемой, неожиданно отрезвляющей, что изумление Ангелины
отступило, как бы притупилось до лучших времен, когда настанет время этому изумлению
предаваться; а сейчас было не до него: сейчас надо было искать Ламираля.
Поначалу представлялось, что он вышел на круговую галерейку, однако, казалось,
Никита обладал властью не только направить тело Ангелины в погоню, но и придать
нужное направление ее мыслям, ибо Ангелина, углядев какую-то щель сбоку, а
сквозь нее – зыбкое свечение, тотчас догадалась, что там – свет факела. Она
замедлила бег, затаила стук сердца и не вломилась, а неслышно проскользнула на
деревянный щелястый настил, заменяющий крышу. И сразу увидела своих знакомцев:
Ламираль подсвечивал факелом Сен-Венсену, который стоял на коленях возле
какого-то сооружения, напоминавшего небольшую пушечку, чей ствол был направлен
вниз, прямиком на крышу мастерских, и, хоть пушечка была мала, вид имела самый
зловещий. Намерения французов не оставляли никаких сомнений! Ангелина
замешкалась: то ли броситься с криком на разбойников, то ли воротиться к
Никите, как вдруг в очередной раз остолбенела на миг, услышав его истошный
вопль, исполненный возмущения, вернее, какой-то детской обиды:
– Надули! Надули, басурманы! Так он же крючьями за крючья
цепляется – вы только поглядите! А врал: ходить, мол, буду по потолку. Голыми,
мол, ногами! Этак-то и я могу по потолку ходить! На крючках-то!
– И я! И я могу! – подхватил чей-то бас, а к нему
присоединился уже целый хор возмущенных воплей:
– Надул, французишка проклятый! Надул, как пить дать! А
деньги плачены!
– Держи его! Пускай деньги ворочает! – перекрыл все голоса
новый крик Никиты, а вслед за тем в балагане поднялась такая буча, что Ламираль
и Сен-Венсен замерли возле своего оружия, не зная, то ли кидаться на выручку
Моршана-Транже (а в том, что ему требуется немалая подмога, можно было не
сомневаться!), то ли самим бежать, то ли продолжать свое таинственное дело.
Впрочем, они недолго пребывали в задумчивости: за забором
мастерских замелькали огоньки, послышался топот, оклики. Ангелине показалось,
что она узнала голоса Меркурия и Дружинина. Там проснулись, там поднялась
тревога, и любое враждебное действие не осталось бы незамеченным! Надо думать,
затем и учинил Никита такой шум в балагане. Вдобавок запели, заходили ходуном
щелястые доски, и рядом с Ангелиной откуда ни возьмись появилась высокая фигура
мастерового с растрепанными светлыми волосами. Одним прыжком («Точно в воду!» –
подумалось Ангелине) он бросился на пушку и стоявших рядом французов, растолкал
их, выхватив при этом факел у Ламираля, – так что осветилось дерзкое,
худощавое, светлоглазое лицо «мастерового». И тут раздался яростный крик
Сен-Венсена:
– C’est toi? Oh, mon nez!
[71]