– Вы столь же умны, сколь очаровательны, сударыня, – ответил
тот же мужской голос. – Эта нелепость поразила и меня. Хотя Кирьяков чуть было
не обвел и меня вокруг пальца: всяк и всякого уверял, что Шмидт собирается
открыть еще и торговлю пластырями, для чего и понадобилась тафта, и Кирьяков
будто бы даже хотел стать его компаньоном. Звучало вполне правдоподобно, однако
я не мог забыть того разговора Леппиха с императором, при котором я
присутствовал: изобретатель уверял, что для воздушного шара ему необходимы
именно пять тысяч аршин тафты.
«С императором? – глухо стукнуло сердце Ангелины. – С каким
же? О господи всеблагий, да уж… да уж не с Наполеоном ли Бонапартом?! Но каким
образом здесь мог очутиться человек, который накоротке с этим супостатом
мира?!»
– Словом, я ринулся в Воронцово, – между тем продолжал
рассказчик, и Ангелина вся обратилась в слух. – Никакой фабрики земледельческих
орудий здесь, разумеется, не было. Не зря Ростопчин докладывал Александру, что
«все действия по сему делу производятся с большой осторожностью». Несмотря на
чудные слухи, ходившие по Москве, на множество людей, употребляемых для работ,
покупки, заказов, несмотря на то, что кружными дорогами сюда из дальних мест
доставляли новых и новых кузнецов и слесарей, никто не знал ничего
определенного, и самое большее, о чем мне удалось дознаться, это что здесь
находится секретная фабрика для изготовления новоизобретенных пушечных
снарядов, и ее охранял сначала полицейский унтер-офицер с шестью солдатами, а
потом стража была многажды усилена.
– Даже и эти сведения, месье Ламираль, могли быть бесконечно
полезны императору, – ласково сказала маркиза. – Вы же совершили истинное чудо!
– Да уж, – поддакнул новый мужской голос: тонкий,
пронзительный, неприятный. – Не будь я Пьер де Сен-Венсен! Услышав имя Леппиха,
император сначала не мог сдержать усмешки. «Что? Сумасшедший немец Франц
Леппих? – воскликнул он. – Безумец, получивший в британских войсках чин
капитана? Он хочет завоевать мир, но для этого, пожалуй, надо быть только
капралом [61]! Он и мне досаждал своими бреднями, да я выгнал его. Он
переметнулся в Германию, и тогда я велел привезти его обратно: в Париже как раз
начались опыты с воздушными шарами, и я решил, что Леппих сможет быть полезен
на какой-нибудь подсобной работе. Однако Леппих не простил меня – меня,
великого Наполеона, не простил какой-то пруссачок, крестьянский сын! Он
обратился к русскому посланнику при штутгартском дворе Алопеусу и предложил
свои услуги России. Неужели Александр клюнул на эту приманку?!» Такова,
насколько я помню, была первая реакция императора, но ваше новое донесение
повергло его в shoking, как говорят наши враги-англичане.
– Да, Леппих оказался человеком столь устремленным к
воплощению своих химерических замыслов, что не было никакого средства отвратить
его от оного. Его увлеченностью двигался сей проект и трудолюбием русских,
следует отдать им должное! – В голосе Ламираля прозвучал, однако, не восторг, а
почти откровенная ненависть! – Когда мне удалось добыть копию описания
«Леппихова детища», как называл его Ростопчин в секретном письме государю, я
был вне себя от бешенства. Поистине господь затмевает и самые великие умы! Как
мог император оказаться таким недальновидным!
Он пробормотал грязное ругательство, на что маркиза
д’Антраге осуждающе вскрикнула, а какой-то тяжелый, густой голос, еще не
слышанный Ангелиною, произнес с угрозою:
– Придержите язык, Ламираль! Порочить великое имя я вам не
позволю!
– Не позволите? – истерично выкрикнул Ламираль. – Да кто вы
такой, Моршан? Грязный доносчик, шпион! Да это еще полбеды. Настоящие шпионы
спешат как можно скорее сообщить своему государю судьбоносные сведения. Вы же –
лизоблюд, подхалим, завистник! Вы не давали ходу моей информации, потому что
знали: император не сможет оставить без внимания ее – а значит, обратит
благосклонный взор на меня. Это было вам нестерпимо! Вы предпочли бы поражение
Франции мимолетному успеху своего соперника. Будь ваша воля, император и по
нынешний день не узнал бы о новом оружии, пока зажигательные снаряды с
летательной машины Леппиха не посыпались бы на Париж!
– Все это сказки! Сказки русских старух! – заносчиво, явно
не желая сдаваться просто так, пробурчал Моршан, однако в голосе его звучала
неуверенность.
Какое-то мгновение царила тишина, потом маркиза холодно
произнесла:
– Не будьте идиотом, Моршан!
– Сударыня! – рыкнул тот. – Благодарите господа, что вы
принадлежите к слабому полу…
Он не договорил: его перебил Ламираль, и этот голос
напоминал голос человека, впавшего в транс:
– Роскошный помещичий дом в селе Воронцове был превращен в
мастерские. Перед окнами висела раззолоченная гондола и расписные крылья. Я
видел это. Видел, как осторожно наполняли горячим воздухом огромный шар.
Движением крыльев его можно было направлять во всякую сторону. Летательная
машина могла поднять до сорока человек и ящики с разрывными снарядами
[62]…
Ламираль говорил еще что-то, но Ангелина уже не слышала.
Так, значит, Меркурий не бредил! Он ничего не выдумывал! И
загадочный груз, доставленный несколько дней назад на сотне подвод, не что
иное, как чудесная летательная машина – штука похлеще, чем сказочный
ковер-самолет! Даже легкомысленная женщина, далекая от военных знаний, не
будучи семи пядей во лбу, способна понять, какое удивительное оружие изобрел
Франц Леппих. Все эти снаряды, сброшенные с высоты на неприятельскую армию,
могли произвести в ней страшное опустошение! Неудивительно, что французы
говорят об этом так встревоженно!
Ангелина стояла, напряженно уставившись на портьеру, из-за
которой доносились тихие голоса, но видела не пыльный синий бархат, а мертвое,
выбеленное лунным светом лицо, черную, запекшуюся кровь бородача… убитого
вместо Меркурия, теперь она в этом не сомневалась! И капитан Дружинин едва не
стал жертвою вовсе не случайной оплошности – на него покушались, потому что он,
как и Меркурий, был связан с «лодкой-самолеткой». А опрокинувшаяся карета?
Меркурия вон еще когда хотели убить, и, не окажись поблизости Фабьен, кто
знает, какая участь ждала бы и Меркурия, и саму Ангелину. Фабьен…