Этот путь казался бесконечным. Внезапно лошадь Гарофано
(единственная, которую удалось не потерять в этой давке) провалилась копытом
меж досок настила, упала, но подняться не смогла и отчаянно забилась, сбивая с
ног ближайших к ней людей, уже не имевших возможности посторониться. Гарофано,
вокруг руки которого был обмотан повод, упал одним из первых, невольно увлекая
за собою Анжель и не отпустившего ее Оливье. Какие-то люди наступали на них и
тоже падали… Анжель поняла, что задыхается, и испустила отчаянный крик, тут же
подхваченный другими. И вдруг она почувствовала, как навалившиеся на нее тела
разлетелись будто по волшебству, а сама она вздернута с грубых досок и поднята
ввысь какой-то неведомой и неодолимой силою. Чьи-то руки смяли ее плечи,
стиснули тело, и, как ни ошеломлена, как ни испугана была Анжель, она ощутила
животную похоть этих рук и испустила еще один крик, в котором выразился весь ее
ужас перед неизбежностью, неотвратимостью новой жестокой каверзы, которую
подстроила ей война:
– Лелуп!
Ибо это был он. И, увидев его, краснорожего и косматого, с
маленькими свинячьими глазками, Анжель сочла, что настал ее последний час.
Казалось, его торжествующий взгляд высасывает из нее жизнь, словно Лелуп был
вампиром и пил ее кровь. Ей даже почудилось, что обветренные, обмороженные губы
его покрыты запекшейся кровью, и отвращение возобладало над страхом,
гнездившимся в ее душе. Руки Лелупа до хруста стискивали ее ребра, однако
Анжель как-то извернулась, рванулась – и впилась скрюченными пальцами в лицо
Лелупа, целясь в глаза. Что-то мягко и влажно подалось под ее пальцами; Анжель
взвизгнула, словно схватила холодную скользкую змею, а Лелуп взвыл от боли,
разжал руки и, пытаясь прикрыть ладонями лицо, выпустил Анжель.
Она тяжело рухнула на спину Гарофано, который с величайшим
трудом выбрался из-под груды человеческих тел. Оба снова упали, и неведомо, чем
бы все кончилось, когда б не подоспел Оливье, которому удалось наконец встать.
Они укрылись за обломками кареты и, вцепившись друг в друга, с трудом перевели
дух. Оливье и Гарофано, как заведенные, твердили в лад:
– Mon Dieu!
– O, dio mio! [23]
Анжель тихонько стонала без слез. С нею творилось что-то
страшное. С утра донимавшая легкая тошнота тяжелым комом стояла у самого горла;
каждую минуту она ждала, что ее наконец вырвет и станет чуть полегче, но ничего
не происходило, лишь мутило все сильнее и шум в ушах стоял такой, что почти заглушал
неистовый человеческий и лошадиный рев, царивший над мостом, да вдобавок –
наверное, от страха – она с великим трудом понимала смысл доносившихся до нее
слов, как будто враз забыла не только знаемый лишь понаслышке итальянский, но и
родной, французский язык. Это ужасно напугало ее, однако было нечто гораздо
более страшное: Лелуп! Сейчас он очухается и снова бросится на нее!
Она приподнялась – и впрямь сразу увидела Лелупа. Людской
водоворот закружил его, как щепку, и уже выбросил на стремнину приближавшимися
к спасительному берегу, однако он, будто одержимый, рвался назад, простирая к
Анжель свои толстые, грязные пальцы. Его толкали, сметали с пути, как досадное
препятствие, однако Лелуп, словно обезумевший, упорно рвался поперек людского
потока. Ему уже почти удалось приблизиться к Анжель, когда какой-то разъяренный
гренадер, прокладывавший себе путь беспрестанными ударами, рассыпаемыми влево и
вправо, ударил в лицо и Лелупа, да так, что тот опрокинулся на спину на самом
краю моста, едва не свалившись в воду. Его топтали ногами, шагая по его животу
и голове, но ничто не могло сокрушить Лелупа. Неистощимый запас жизненных сил помог
ему подняться, ухватившись за ногу какого-то кирасира. Чтобы устоять, тот
уцепился за руку другого солдата, но запутался в накинутом на плечи плаще,
споткнулся, упал – и свалился в Березину, увлекая за собой и Лелупа, и другого
солдата, за руку которого он цеплялся. Кирасир и солдат тотчас исчезли под
льдинами, а Лелупу посчастливилось ухватиться за козлы, подпиравшие мост. Рядом
плавала туша мертвой лошади, на которую Лелуп и взобрался. Однако ему все же не
удалось дотянуться до края моста, и он тщетно простирал руки, взывая о помощи.
Гарофано безотчетно подался в его сторону, но Оливье вовремя
ухватил его за полу.
– Некоторые люди после смерти становятся лучше, чем при
жизни! – бросил он, снова вливаясь в людской поток и увлекая за собою Гарофано,
принявшегося вновь и вновь призывать «Dio mio!», и Анжель, едва передвигавшую
ноги. Ее преследовал дикий взгляд Лелупа. Она оглянулась, не выдержав, только
раз; и то ли почудилось ей, то ли она и впрямь увидела, как саперы и понтонеры
бросили Лелупу конец веревки и он, ловко подхватив его, обвязал веревку вокруг
туловища. Однако никто не собирался тащить его на мост, и он побрел, пробираясь
по трупам и льдинам, обратно к левому берегу, до которого добраться ему было
гораздо ближе, чем до правого.
* * *
Анжель впала в полное оцепенение и уже не чувствовала ни
толчков, ни тычков, не сознавала, что Оливье и Гарофано все еще волокут ее
вперед, не останавливаясь, не замедляя шага, безжалостно отталкивая эфесом
сабли и стволом незаряженного пистолета всех замешкавшихся на пути. Может быть,
оттого, что здесь, среди этого сонмища, озабоченного лишь спасением собственной
жизни, только они думали о спасении другого, бог простер над ними милосердную
свою десницу и помог почти беспрепятственно дойти до берега.
Но и на берегу они еще какое-то время неостановимо брели
вперед, таща под руки Анжель и тупо удивляясь, почему никто не путается на
пути, а доски понтонов более не ходят ходуном. Наконец Оливье, осознавший, что
под ногами уже не щелястый настил, а промороженный обледенелый песок, вскричал,
подобно одинокому марсово́му, завидевшему наконец в беспредельной морской
дали долгожданные очертания скал:
– Земля!..
И все трое тут же рухнули на эту спасительную, обетованную,
надежную твердь, враз утратив остатки сил, мечтая лишь об одном: никогда более
с нее не подниматься. Рядом так же, как они, падали люди, целовали землю.
Плакали, смеялись, кто-то блаженно затянул песню:
– Vive Henry Quatre, vive ce roi vaillant!
[24] – но большею
частью люди оцепенело молчали, сраженные спасением, как пулею. И вдруг
тысячеголосый, ужасный вопль заставил их вскочить, не помня усталости.
Мост рухнул.
Мост провалился под тяжестью пушек, и люди, лошади, повозки
– все рухнуло в реку. Лед крошился, ломался, и Березина без разбору поглощала
людей, жерла орудий и обломки моста. Многие пытались забраться на льдины, но
это не удалось никому.