Чуть позже выяснилось: Алистер погиб при загадочных
обстоятельствах. Коронер[3] настаивал, что убийство совершил браконьер,
схваченный сэром Алистером на месте преступления и затем скрывшийся. Сэр
Алистер не успел жениться и заиметь детей, а значит, единственным и бесспорным
наследником являлся его младший брат Десмонд.
И тут Олег понял, что кузен его воистину англичанин! Что
сделал бы на его месте русский? Понятно, опрометью кинулся бы в родовое имение
– вступать в права наследства, искать убийцу брата и мстить. Десмонд же и ухом
не повел на увещевания дядюшки Чердынцева поскорее закрепить за собою
наследственные права на лордство! Он не сомневался, что все уже совершено
лучшими в мире британскими судьями и состояние его останется в
неприкосновенности. Зато выразил пожелание немедля осмотреть нижегородское
имение и получить все бумаги на него.
– Разумеется, ведь Россия – не Англия! Здесь у нас вор на
воре сидит и вором погоняет! – усмехнулся старший Чердынцев, усмотрев в его
словах недоверие к себе, и, швырнув на стол бумаги, подтверждавшие права
племянника, удалился.
Отношения в доме сделались натянутые. Граф, охладев к
бесцеремонному племяннику, препоручил его Олегу. И в Воротынец Десмонда
сопровождал молодой Чердынцев, помогая исполнить всяческие формальности,
отыскать хорошего управляющего. Дела, однако, затянулись.
Одним словом, судьба распорядилась так, что ночь перед
Рождеством двоюродные братья встретили в пути…
Самое обидное, что дом был в каких-нибудь трех верстах,
когда сани вдруг стали. Внезапная остановка прервала не только плавное
движение, но и тягучую дремоту седоков. Сначала они ничего недоброго не
заподозрили, а только сонно таращились в полутьму, рассеиваемую игрою огня за
дверцей печурочки, наполнявшей возок жарким дыханием (путешествовали Чердынцевы
всегда с удобствами).
Олег потер ладонью запотевшее оконце: в возке были настоящие
стекла, не слюдяные вставочки. Вьюга. Вихри неслись над землей, взмывали к
взбаламученным небесам, и чудились в них белые лица, огромные хохочущие рты…
– Ну и разбойничья ночка! – пробормотал он, перекрестившись.
– Истинно праздник для нечисти. Сейчас бы на посиделки нагрянуть, не то в
баньку.
– The bagnio, good, yes, – услышав знакомое слово, оживился
Десмонд.
Олег хихикнул. Кое-каких русских словечек кузен, оказавшийся
весьма смышленым, поднабрался. Он умел вполне сносно объяснить прислуге, что
«каша – now, bad; блини – yes, very good!». Но почему-то упорно именовал кафтан
армяком, доводя лакеев до судорог от усилий сдержать непочтительный хохот, но
все же его «о-де-ва-ся, please!» было всеми понимаемо. Зато полюбившуюся баню
Десмонд упорно называл the bagnio, что по-английски значит «веселый дом». И
сейчас Олег не смог не засмеяться, тем паче что на ум пришла очень подходящая
история.
– А ведь и верно, веселый дом! – воскликнул он. – Я в
прошлое Рождество пошел с нашими дворовыми к девкам на посиделки, в деревню.
Ряжеными мы пришли, меня никто не признал, – поспешил он пояснить, увидев, как
удивленно взлетели брови Десмонда: мол, неужели лорд Чердынцев предается
простонародным развлечениям? Все-таки англичане жуткие задаваки, снобы. – Я в
жизни так не веселился. Пели, плясали, бутылочку крутили, целовались все
подряд. А потом заметил, что девки временами куда-то исчезают. Спросил парней,
те и говорят: небось в баню гадать бегают. А знаешь, как в бане гадают?
– Гада-ют? – поразился Десмонд. – What is?
– В ночь на Рождество прибежит девка в пустую баньку, станет
спиной к печке, юбку задерет и молвит: «Батюшко-банник, открой мне, за кем мне
в замужестве быть?»
Хоть английский Олега за время общения с кузеном существенно
улучшился, он все же засомневался, правильно ли выражается, уж больно
выкатились глаза братца. Впрочем, тут же стало ясно, к чему относится
недоумение.
– Юбку задирают? – прокудахтал Десмонд, едва сдерживая смех.
– И что потом?
– Потом банник должен девку по заднице погладить. Ежели лапа
теплая, будет у нее муж добрый, холодная – злой, мохнатая – быть девке за
богатым, голая – за бедным. Вот такое гадание!
– И что было дальше?
– Там девка была одна, Аксютка. Хороша – будто яблочко
наливное. Ну я и говорю Костюньке, лакею нашему, мол, я отлучусь, а ты Аксютку
подговори в баньку пойти, на суженого погадать, да постереги, чтоб никто туда
не совался. Вышел тихонько – и к баньке. Зашел, затаился возле печки. Кругом
тьма египетская, только луна сквозь окошечко едва посвечивает. Стою – стужа
лютая, зуб на зуб не попадает, а девки все нет. И вдруг – чу! – снег хрустит
под торопливыми шажками. Вскочила в баньку, огляделась – да что в такой тьме
увидишь, – повернулась к печке спиной и юбки – р-раз! – на спину себе
забросила. Как поглядел я на то богатство – аж дышать перестал. А она из-под
юбок своих бормочет: покажи, мол, банник-батюшко, каков будет мой суженый? Я
руку-то нарочно за пазухой держал, она не то что теплая – горячая была.
Погладил я Аксютку сперва легонько, потом осмелел, огладил всю, да пощекотал
так, что она пуще изогнулась. Тут девка-дура на лавку локтями оперлась и
говорит: «А покажи мне, батюшко-банник, каково будет с мужем жить, сладко ай
нет?» Я так и обмер! В общем, я своего не упустил. Барахтались, пока вовсе не
опустошился. А когда встал – ноги, вот те крест, тряслись и подгибались, – то
сказал девке: «Быть тебе за богатым, Аксютка!» И слово свое исполнил: сперва в
дом взял, а когда намиловались вволю и молодка зачреватела, выдал ее за
Костюньку. Tеперь оба в Петербурге, в доме нашем, надзирают за хозяйством,
сынок у них растет…
– Твой сын? – удивился Десмонд. – А отчим его не обижает?
– Попробовал бы! – воздел крепкий кулак Олег. – Нет, любит,
как своего. Мальчишке и невдомек, что он барский байстрюк. Зачем ему лишние
мечтания? Костюнька знает, что я ни его, ни мальчонку не обижу. Да и Аксютку не
обижаю. Бывает, надоест по непотребным девкам, заморским да тощим, таскаться,
скажу только: «А ну, Аксютка, взбей перинку!» – она тут же и готова ублажить
барина.
– А муж?! – округлил глаза Десмонд.
– Ему-то что? Убудет от бабы, что ль? – отмахнулся Олег. –
Тут гвардейский полк надобен, чтоб от нее убыло! И мне хватает, и Костюньке, и…
Подозреваю, близ этого пирога еще не один из лакеев кормится.
Братья расхохотались от души. И Олег подумал, что сейчас бы
ему сошла любая, от тощей заморской до сдобной отечественной. Ох, поскорее бы
добраться до дому – там уж он живо сыщет себе сговорчивую молодку! Да о
Десмонде позаботится. Похоже, кузену тоже невтерпеж сделалось – вон как ерзает.
Ведь не меньше пяти суток минуло, как они простились с веселыми воротынскими
красавицами.