– Все понял, – согласился я. – Консул Российской Федерации господин Аверин сделает соответствующую запись в протоколе экстрадиции. А в прессе я вам должен отказать.
– А почему? Боитесь? – захохотал Смаглий, как моложавый упырь над ангелицей.
– Что он говорит? – сразу возник Пимашу. – Почему арестованный веселится?
– Арестованный не веселится. Он обсуждает со мной второстепенные процедурные вопросы, – заверил я советника юстиции и сказал арестанту: – Слушай, Смаглий, хватит дурочку по полу катать. Запомни, я ничего не боюсь. Я опасаюсь…
– Чего?
– Что тебе пресса навредит только. Для тебя сейчас – чем тише, тем спокойнее. А еще я опасаюсь, что ты меня держишь за дурака и тянешь резину. Надеешься опоздать на этот рейс?
– А чего спешить? – засмеялся Смаглий. – Я что, завтра в Бутырки опоздаю?
Тут очень уместно вмешался консул Аверин:
– Господин Смаглий, это рейс Аэрофлота, и пока мы вас торжественно не погрузим на борт, поверьте мне, самолет никуда не улетит.
Смаглий вздохнул и подергал свои никелированные оковы.
– Ладно, как говорили в старину – сходитесь, господа… Банкуйте, псы глоданые…
Я взял со стола протокол и стал громко, с выражением – чтобы доставить удовольствие Пимашу – читать по-французски. Коля Аверин быстро переводил на русский – для Смаглия и конвоя.
– По международному запросу Генеральной прокуратуры и Министерства внутренних дел Российской Федерации Интерполом был произведен в сотрудничестве с французской полицией оперативный розыск и арест российского гражданина Василия Смаглия, обвиняемого в незаконной деятельности на территории России, США, Греции, Германии и Израиля…
Смаглий перебил меня:
– Отец моего дружка Зиновия Каца с детства говорил ему: «Зямка, никогда не воруй! А станет невтерпеж – не попадайся!»
– Зря вы не послушались папашу Каца, – отвлекся я на мгновение и продолжил протокольное чтение: —…По документам, представленным российскими властями, Смаглий обвиняется в участии в организованной преступной группировке, банковских аферах, позволивших ему вместе с соучастниками похитить восемьдесят шесть миллионов долларов США, в отмывании денег, уклонении от налогов и других преступлениях…
– Ребята, имейте совесть! – возник снова Смаглий. – Хоть чуточку, объедки какие-нибудь от Уголовного кодекса оставьте еще кому-то! А то – все мне!..
– Смаглий, не перебивай меня, добром прошу, – сказал ему негромко.
И конечно, Пимашу сразу же забухтел под руку:
– Что говорит арестованный?
– Господин Смаглий все время задает мне внепроцессуальные вопросы. Я полагаю, обсуждать их сейчас несвоевременно. Можно продолжать?
– О да, конечно!
– …Французские власти, рассмотрев представленные документы, сочли возможным для дальнейшего детального и продуктивного следствия экстрадировать Василия Смаглия в Россию, где арестованный обвиняется в совершении наиболее значительных, базовых преступлений…
Я посмотрел в прозрачные глаза Смаглия и спросил официально:
– Вам содержание протокола понятно? Тогда поедем домой, на родину…
Смаглий кивнул, задумался и вдруг громко запел старую песню Игоря Шаферана:
– «О воздух родины – он особенный, не надышишься им…»
Я махнул на него рукой и повернулся к французам:
– Господа, арестованный Смаглий идентифицирован по имени, документам, внешности, соответствию возрасту, дактилоскопическим отпечаткам и описанию татуировок на теле. Ему объявлен состав инкриминируемых преступлений и сообщено о выдаче властям России. Прошу всех официальных лиц подписать протокол…
И пошла писать парижская губерния: сначала, естественно, французы – человек пять, потом консул Аверин, старший группы конвоя майор милиции Котов, а последним – я. И, словно дождавшись этого великого мига, радио объявило о завершении посадки на рейс «Париж – Москва».
Я спросил у старшего конвойного Котова:
– Наручники?
Милиционер достал из кармана и протянул мне наручники. Смаглий, с интересом следивший за нашими маневрами, удивился:
– Зачем? Этого мало? – Он поднял скованные руки.
Я взял у французского детектива ключ, снял со Смаглия наручники, а майор Котов ловко застегнул на запястьях Смаглия свои – наши нормальные, добротные, отечественные ручные хомуты. Я отдал французу его имущество, пояснив недоумевающему арестанту:
– Это служебный инвентарь. На его материальном учете. Надо вернуть, а то он с бухгалтерией не расплюется.
– Это ж надо! – Смаглий от души расхохотался. – Вот гандоны штопаные – мелочной народ!
Я легонько похлопал его по спине:
– Понимаю, все понимаю – в твоем прикиде надо щеголять во французских браслетах. Но ты уж терпи, привыкать надо. Клифт на зоне – это тоже не «Версаче»! – И аккуратно стряхнул несуществующую пыль с лацкана его шикарного пиджака.
– Не срамись, земляк, – снисходительно усмехнулся Смаглий. – «Версаче» не употребляю. Это – «Валентино»! Почувствуйте разницу…
– Ну-у, тогда совсем другой коленкор, – серьезно согласился я.
Бесконечный сводчатый туннель, по которому горизонтальный эскалатор – движущийся тротуар – неспешно вез нашу конвойную процессию от аэровокзала к терминалу посадки в самолет. В мягком полумраке вспыхивала и гасла нескончаемая череда реклам, предлагающих нам все радости мира. Я смотрел на своих спутников – их лица от этих вспышек то ярко озарялись, то глухо меркли, и от этого монотонного, как бы праздничного мерцания возникало ощущение тревоги и напряжения. Я закрыл глаза и пытался вспомнить, вновь озвучить золотую мелодию Чарли Паркера – и не мог.
Наверное, потому что не мог выгнать из памяти то телячье-счастливое чувство восторга, надежды, ожидания чуда, которое я испытывал на этом эскалаторе давным-давно, когда ехал на нем впервые. В обратном направлении – из самолета в аэропорт. В Париж.
А сейчас из всего этого пиршества чувств, оргии предлагаемых радостей, огромной карточной сдачи жизни остался у меня на руках нарядный валет в наручниках, самая младшая карта из разбросанной по столу судьбы крапленой колоды. Консул Аверин деликатно постучал меня пальцем по плечу:
– Сергей Петрович, а вы-то зачем летите?
– Понятия не имею. Замминистра телеграмму прислал – срочно прибыть…
– А вы разве подчинены Москве? – удивился Аверин.
– Нет, – ухмыльнулся я. – Но в министерстве этого не знают или не помнят. И строго приказывают.
– А вы?
– А я выполняю. Международный чиновник – работа временная…
В полупустом салоне первого класса я усадил Смаглия в предпоследнем ряду, к стенке, у иллюминатора, а сам уселся рядом, в кресле у прохода.