Его убили, когда Полк сел за столик в кафе. Одним ударом большого разделочного ножа на кухне. На кафельном полу почти не было крови – обезглавленное тело сразу бросили в холодильник. А голову – в сумку и на транспортер. К моменту убийства все работники кафе уже ушли. Автомат, регистрирующий явку и уход с работы, указывает, что все отметили карточки и покинули помещение до четырех часов. Вахтер на служебном выходе не видел, чтобы кто-либо возвращался. Сейчас все люди Джордана проверяли, есть ли русские среди работников кухни. В круг интересующих лиц попали также все поставщики продуктов и технический персонал – слесаря, уборщики, монтеры, обслуживающие кухню, – все, кто может иметь туда доступ…
Завтра Дриста похоронят в безымянной могиле для неопознанных бродяг, некому вручить свидетельство о смерти.
Полк вспомнил, что читал как-то аналитическую справку, присланную уполномоченным ФБР в Москве. Резидент сообщал, что крупные уголовники для своих погибших друзей покупают гробы стоимостью от пятнадцати до шестидесяти тысяч долларов. Гробы палисандровые, красного дерева, хрустальные, в которые монтируются магнитофон и бар, как в прогулочном лимузине. Похоронная контора принимает на себя ответственность за приведение в божеский вид их раздавленных, разбитых, расстрелянных клиентов. Интересно, сколько бы они взяли за то, чтобы привести в божеский вид Дриста?
От праздных размышлений Полка отвлек громкий голос Джордана, инструктировавшего своих сыскных на полицейские подвиги:
– Поднимите на ноги всех своих тротуарных певцов-«шептунов», разбейтесь в прах, но завтра у меня должна быть хоть какая-то дельная информация об этих кровожадных животных…
Джордан не скрывал, что не любит русских. И сейчас он был в ярости не из-за того, что Дриста убили, а из-за того, как его убили. Джордан, опытный полицейский, знал, что если бы Дриста тихо прирезали или подстрельнули в затылок, то это бы никаким образом не заинтересовало власть. Но начальство, которое относится к худшему виду ротозеев и уличных дилетантов, наверняка будет чудовищно шокировано способом убийства. Это же надо подумать, до чего дошло – отрезали голову! Конечно, для телевизионщиков – это сладкое событие, все радионовости, все газеты будут орать об этом, пока какие-нибудь пуэрториканцы в Бронксе не сожгут кого-то заживо. Естественно, с Джордана начальство будет снимать штаны каждый день.
– Кто их звал сюда, этих наглых оборванцев? – бушевал Джордан. – Своих бандитов мало?.. Нет, все бились за свободу выезда из России! Вот теперь имеете! Радуйтесь!..
Полк остановил его жестко:
– Слушай, Джордан, это твое личное дело – любить кого-то или не любить. Но думаю, что твоя злоба на русских связана с тем, что ты имеешь дело только с русским отребьем в Америке…
– А ты знаешься, конечно, не с отребьем? – окрысился Джордан. – С гордостью России? Которая теперь стала нашей гордостью…
Полку надоела эта вонючая политическая корректность, обязательная для джентльмена на государственной службе, по странным прихотям которой он должен братски любить и уважать цветных, а те, в свою очередь, свободны ненавидеть и поливать в любой форме русских или поляков.
– Да, я знаю самых разных русских, – спокойно согласился Полк. – Среди них полно отребья, есть и гении. А в основном они такие же люди, как и все наши. Зря ты прешь на них, это глупо! Если бы все думали, как ты, вряд ли ты сидел бы здесь, а вкалывал на хлопковых полях…
В кофейный цвет кожи Джордана стал натекать кипящий битум. Глаза-сливы поперло наружу прорывающейся яростью.
Бой на глазах у подчиненных уже было начался, но тут ввалился судмедэксперт:
– Хай, сыскари! Я принес заключение о смерти повесившегося Драпкина… Самоубийство чистое, как странгуляционная борозда…
Полк махнул рукой на Джордана и взял у эксперта бумагу.
«…Смерть наступила от удушения петлей между двумя и тремя часами ночи…»
Хотя это вовсе не исключает, что Драпкин не влез сам, а его засунули в эту петлю.
В описательной части протокола Полк обратил внимание на фразу: «В области грудины большая ссадина и кровоподтек размером шесть на семь с половиной дюймов». Он спросил эксперта:
– Отчего могла произойти такая ссадина?
– Прижизненное повреждение, – пожал плечами эксперт. – Похоже на удар…
– Удар такой силы в грудь?
– А что удивительного? Тренированный каратист может ударом тэби-йоко-гери проломить грудную клетку…
– Что за удар? – поинтересовался Джордан.
– Поражение противника пяткой в прыжке. Знаешь, как они кричат в кино: «Й-а-а-а!»
– Знаю, – мрачно кивнул Полк. – Предполагаю, что вот так врубили в грудь Драпкину… Он потерял сознание, и его вдели в петлю…
Конолли заметил:
– Садисты… Драпкин потерял бы сознание от одного клича «Й-а-а-а!», – и снял трубку давно трезвонящего телефона. – Отдел убийств, инспектор Конолли слушает… Да, здесь… Хорошо, передам.
Бросил трубку, почтительно наклонил свой замечательный пробор.
– Старшему специальному агенту Полку сообщают из секретариата директора ФБР, что виза в посольстве на него получена и через пару недель он может вылетать в Москву… Большое угощение для нас всех устраиваешь сегодня за свой счет…
– Это тоже директор передал? Насчет пьянки? – уточнил Полк.
– Это мы с директором тебе сообщаем вместе… – вздохнул Конолли.
54. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. ЮСТИЦИЯ
Задержанный Арчил Мамия, по кличке Мамочка, надо отдать ему должное, вел себя очень грамотно. По существу, допустил одну тактическую ошибку – сильно нагрубил при задержании Любчику и Киту. Ну, естественно, они наколотили ему по барабану так, что сопли из ушей потекли.
Арчил Мамия, двадцати четырех лет, уроженец Сухуми, образование незаконченное высшее – два курса торгово-экономического института, в армии не служил, привлекался за воровство, разбой, хранение огнестрельного оружия, с двенадцати лет живет в Москве. Начинал с тралерства – извоза проституток. По оперативным данным, является правой рукой бандита Нарика Нугзарова в его преступной группировке.
Его привели ко мне на разговор уже не такого наглого и смелого, но держался Мамочка своей линии твердо.
– Недоразумение! Граждане командиры! Недоразумение у вас со мной! – уверял он. – Вы меня за кого-то другого держите… Я ничего не знаю… Нигде, никогда, ни на каком Курском вокзале не был… Не знаю ни про каких ваших сотрудников… Кто такой Нарик, не слышал и слышать не хочу…
Мы ему устроили мельницу – сутки кололи непрерывно, вчетвером. Почти двадцать четыре часа Любчик, Кит, Мила и я допрашивали его обо всем, что как-либо относилось к его участию в банде Нарика и обстоятельствам убийства Валерки Ларионова.
Под утро он уже валился со стула, лицо было синюшного цвета, и только жуткий рваный шрам – от угла рта до самого уха – рдел на его острой морде с крысячьими чертовыми ушками. Но не кололся и стоял жестко. Под утро меня вызвал из кабинета в коридор Куклуксклан: