– Что привело тебя к нам, царственный стратег? – спросил я, глядя в землю. Мне было боязно-больно смотреть на него.
– Я возвращаюсь домой. Я покорил Бактрию и занял половину Индии. – Он протянул мне руку и сжал горячечными пальцами мою ладонь. – Спасибо тебе, мудрый Мидас, что ты согласился с миром пропустить мою армию домой, в Македонию. Если бы ты отказался, мне пришлось бы разрушить твое царство, тебя убить и быстрее пройти к Понту. У меня нет времени…
Я молча поклонился, а он тихо сказал:
– Я умираю, Мидас…
Не мог я унизить великого героя лживыми утешениями – я почтительно и скорбно молчал.
– Мой славный родитель царь Филипп Македонский когда-то говорил мне, что твой отец, смиренный и тихий государь Гордий, владел секретом мира… На ярем повозки, везущей его на коронацию, навязал он удивительный узел, секрет которого сообщил ему орел – вестник богов. Ни одному из смертных не удалось развязать этот узел – в нем тайна бессмертия. Гордий умер, не стал развязывать узел смерти, который открыл бы ему вечность. Но он не мог не сказать этого секрета тебе, своему сыну. Спаси меня, Мидас! Я не хочу умирать, я молод, я нужен миру, я его воля и ум! Я сила мира! Только я могу спасти мир от подступающей тьмы дикости!
– Великий господин, вели слугам поднять тебя! Я хочу показать тебе магический узел, чтобы ты поверил в искренность моих слов.
Я сопроводил его под священный шатер, где на беломраморных плитах стояла рассохшаяся, источенная древоедами, почерневшая от старости повозка. А псы мои расселись у входа в шатер, смотрели, слушали.
Круглый коричневый узел с человеческую голову размером, связанный из старого коричневого вервия, истончившегося, сбившегося в кудели, со множеством торчащих по сторонам концов, узелков и завязок.
– Мой отец Гордий умер, когда я был младенцем. Он не мог объяснить мне секрет бессмертия. А никому, кроме меня, он не захотел доверить тайны, ибо владеющий этим секретом становится сильнее меня – ребенка-царя…
– Почему же он сам не воспользовался великим тайным знанием? – хмуро спросил Александр.
– Он любил меня больше своей жизни и хотел дать этот небывалый дар мне. Я думаю, он надеялся, что я сделаю больше его. Время принадлежит позжеродившимся…
– Но он и тебе не передал этот дар! – с досадой крикнул царь.
– Гордий надеялся, что я сам догадаюсь и открою для себя тайну бессмертия. В молодости я пытался это сделать…
– А потом?
– А потом я понял, что мне оно не нужно. Я не хочу жить вечно. Я уже стар, и я бы со счастьем отдал для твоего исцеления эту тайну. Но я не знаю ее – моя мудрость и богатство бессильны…
Александр долго, пристально смотрел на магический Гордиев узел, потом спросил меня:
– Знаешь, брат мой, что лучше богатства и мудрости?
И, не дожидаясь ответа – он им не интересовался, он ему был не нужен, – выхватил из ножен короткий бронзовый меч, мерцающий искрами от острой наточенности, надсадно крикнул:
– Сила!..
Он рубанул старый веревочный узел наискосок, поперек изношенных связочек, и толстый коричневый шар распался на куски, а из сердцевины полетели пыль, прах, моль, слепые бабочки.
Александр покачнулся, силы покинули его, я подставил плечо, он тяжело навалился на меня, сбивчиво, с всхлипом сказал:
– Мидас, боги посмеялись надо мной! Сначала они мне дали все, о чем я просил их в молитвах и мечтах… А теперь я понял, что беспокоил их глупостями…
Он закашлялся, из горла его черной струей хлынула кровь.
– Мне страшно, Мидас, – прошептал, захлебываясь, неустрашимый Александр. – Я отхожу… Или это мир погибает?
– Александр Игнатьич!.. Александр Игнатьич! – заполошно кричала Надя. – Сафонов звонит – у вас перекрыта линия. «Бетимпексовцы» обстреляли машину, в которой ехала Марина Сергеевна… Она ранена…
Сергей Ордынцев:
СДЕЛКА
Марина была убита сразу, одной пулей. Я это понял, пока бежал к ним. Она лежала поперек дороги, и в ее позе была стылая неподвижность, окончательная.
Марина – мертвая?! Навсегда? Какой-то жуткий навязчивый сон. Долгий тошнотворный кошмар. Мы же с тобой, Марина, говорили полчаса назад по телефону! Господи, я же просил тебя…
Кот стоял перед ней на коленях, гладил по волосам, он тихонько неразборчиво разговаривал с ней.
Огромный бородатый мужик с пушистой косой валялся в луже крови рядом с разбитым «ровером», в который уткнулся расстрелянный корейский джип «КИА». Через распахнутую дверь джипа были видны тела людей, оттуда доносились затихающие стоны.
Много каких-то машин, милицейские автомобили, несколько испуганных редких ротозеев – еще не успели набежать толпы зевак.
И над всем этим упористо возвышался, как межевой камень, Алексей Кузьмич Сафонов, окруженный мелколесьем своих холуев из службы безопасности и малых милицейских начальников. Они явно ждали, пока Кузьмич молвит свое слово, указующее и направляющее.
В конце переулка заорала с судорожным подвизгом, заполошила синими огнями «скорая помощь».
Я подошел к огромному мужику, опиравшемуся головой на скат искореженного «ровера», – когда-то я видел его с Котом.
Он был еще жив, но черно-багровые дыры на груди и животе уже слились в сипящее кровавое месиво. В руке он сжимал разбитое пенсне.
– Ты Ордынцев? – спросил еле слышно, и в дырках на груди булькнули розовые пузыри. – Нас здесь ждали. Это была засада… Предупреди Кота – всех перебитых я возьму на себя… Если выживу… А нет – тем паче… Валите все на жмурика…
– Разрешите! Дайте пройти! – оттолкнул меня врач со «скорой».
Я повернулся – Сафонов по-прежнему немо и неподвижно следил за моими маневрами. Он не хотел до разговора со мной обозначать свою позицию. Да и суетиться было ни к чему – за спиной Кота уже стояли его ребята, этакие бронеподростки со свинцовыми кулаками.
Я подошел, и Кузьмич горько сказал:
– Видишь, Сережа, какая беда пришла! Говорил я, добром не кончится, отследит их «Бетимпекс»…
– «Бетимпекс»? – переспросил я без выражения.
– А кто же еще? – рассердился Сафонов. – Вот их черный джип, это из их охранного агентства «Конус». Да и парни, которых Кот в машине положил, это «конусовцы»… А второй джип ушел все-таки!
– Ага, понял, понял… – медленно произнес я и предположил: – Думаю, недалеко он уйдет!..
– Что ты хочешь сказать? – спросил Кузьмич.
– А ваши ребята за ними вплотную едут, – ответил я. – До вечера ни одного из них не останется.
Сафонов смотрел на меня, откинув назад брыластую голову, и всем своим озабоченно-осанистым видом демонстрировал: «Что-то я не пойму, о чем ты тут толкуешь?»