Ангелы Опустошения - читать онлайн книгу. Автор: Джек Керуак cтр.№ 94

Но на это нет времени! Бык тащит меня кататься на лодке. Минуем целые кафе кислых арабов на набережной, все пьют зеленый чай с мятой из стаканов и одну за другой курят трубки с кифом (марихуаной) – Они наблюдают как мы проходим этими своими странными глазами с красными кругами, как будто они наполовину мавры а наполовину карфагеняне (наполовину берберы) —

– Боже те парни должно быть ненавидят нас, почему-то.

– Нет, – говорит Бык, – они просто ждут чтобы кто-нибудь кинулся в амок. Ты когда-нибудь видел как бегают в амоке? Амок здесь случается периодически. Это когда человек вдруг хватает мачете и начинает бегать по базару регулярной и монотонной трусцой на ходу кромсая народ. Обычно он убивает или калечит человек десять а потом эти типы из кафе просекают подымаются и кидаются за ним и разрывают его на куски. А между тем они курят свои бесконечные трубки дури.

– Что они думают о тебе когда ты каждое утро трусцой бегаешь на набережную нанимать лодку?

– Где-то среди них тот парень кто получает прибыль. – Какие-то мальчишки присматривают за гребными лодками на пристани. Бык дает им денег и мы садимся и Бык бодро выгребает, стоя лицом вперед, как венецианский лодочник. – Когда я был в Венеции то заметил что только так и можно грести, стоя, бум и бам, вот так, – гребя движением вперед. – Помимо этого Венеция тоскливейший городишко после Бивилля штат Техас. Никогда не езди в Бивилль мальчик мой, да и в Венецию тоже не надо. – (Бивилль это там где шериф поймал его за любовью с его собственной женой Джун в машине, на обочине шоссе, за что ему пришлось провести два дня в тюрьме со зловещим помощником шерифа в очках в стальной оправе.) – Венеция – бог мой, ясной ночью там слышно как на площади Святого Марка в миле от тебя визжат педали. Можно увидеть как в гондолах увозят в ночь преуспевающих молодых романистов. На середине канала они вдруг бросаются на бедного Итальянского Гондольера. У них есть палаццо с публикой прямиком из Принстона которая унижает шоферов. – Самое смешное что когда Бык был в Венеции его пригласили на элегантную балёху во Дворце, и когда он возник в дверях, со своим старым гарвардским дружком Ирвином Свенсоном, хозяйка протянула руку для поцелуя – Ирвин Свенсон сказал: «Видишь ли в этих кругах ты должен поцеловать руку хозяйки, по обычаю» – Но когда все посмотрели что там за заминка в дверях Бык завопил «Да чё там, я лучше ее в пезду поцелую!» Этим все и завершилось.

Вот он гребет энергично а я сижу на корме врубаясь в Танжерскую Бухту. Неожиданно подгребает лодка полная мальчишек-арабов и они вопят Быку по-испански:

– Ти nuevo amigo Americano? Quieren muchachos?

– Нет, quieren much-CHAS

– Por que?

– Es macho pot muchachas mucho! [168]

– Ax, – все они размахивают руками и угребают, пытаясь раскрутить заезжих гомиков, они спросили Хаббарда не гомик ли я. Бык греб себе дальше как вдруг притомился и заставил грести меня. Мы приближались к концу волнолома. Вода стала неспокойной.

– Ах черт, я устал.

– Ну ради бога еще чуть-чуть чтоб нам с тобой хоть немного вернуться. – Бык уже не хочет а хочет вернуться к себе в комнату сделать маджун и сесть писать свою книгу.

Маджун это конфетка которая делается из меда специй и сырой марихуаны (кифа) – Киф вообще-то главным образом стебли а листьев меньше у растения с химическим названием Мускарин – Бык скатал это все в съедобные шарики и мы их съели, жуя часами, выковыривая из зубов зубочистками, запивая простым горячим чаем – Через два часа зрачки у нас в глазах стали огромными и черными и вот мы вышли в поле за город – Неимовернейший торч давший выход множеству цветных ощущений вроде:

– Заметь нежный белый оттенок вон тех цветочков под деревом. – Мы стояли под деревом глядя сверху на Танжерскую Бухту.

– У меня много видений на этом месте бывает, – говорит Бык, уже серьезно, рассказывая мне о своей книге.

По сути я болтаюсь в его комнате по нескольку часов в день хотя теперь и у меня есть великолепная комната на крыше, но ему хотелось чтобы я тусовался тут примерно с полудня до двух, затем коктейли и обед и большую часть вечера вместе (очень формальный человек) поэтому мне случалось сидеть у него на кровати читая когда зачастую, перепечатывая свою историю, он вдруг сгибался напополам от хохота с того что сам наделал и иногда даже скатывался на пол. Странный сжатый смех исходил из его желудка когда он печатал. Но чтобы никакой Трумен Капоте не подумал что он просто машинистка, [169] иногда он выхватывал ручку и начинал корябать по машинописным страницам которые швырял через плечо когда заканчивал с ними, будто Доктор Мабузе, пока весь пол не усыпался странным этрусским шрифтом его почерка. Между тем как я сказал все волосы были у него набок, но поскольку это лежало в основе моего беспокойства о нем он дважды или трижды отрывался от своего писательства и говорил глядя на меня искренними голубыми глазами:

– Знаешь ты единственный на свете человек который может сидеть в комнате когда я пишу и я даже не знаю здесь ты или нет? – Великий комплимент, что и говорить. Делал я это просто тем что сосредоточивался на своих собственных мыслях и просто грезил себе, нельзя мешать Быку. – Неожиданно я отрываю взгляд от этого ужасного прикола а ты сидишь и читаешь этикетку на коньячной бутылке.

Саму книгу я предоставлю смотреть читателю. «Обнаженный ужин», вся она про рубашки синеющие при повешениях, о кастрации и извести – Великие ужасающие сцены с воображаемыми врачами будущего лечащими машинных кататоников негативными наркотиками чтоб они смогли стереть всех людей с лица земли но когда это свершено, Безумный Доктор остается один с самоуправляемым самомагнитофоном который он может изменять или редактировать по желанию, но никого не остается, даже Чико Альбиноса-Мастурбатора на Дереве, чтобы это замечать – Целые легионы говнюков заплатанных как перебинтованные скорпионы, что-то типа этого, вам самим надо прочесть ее, но так ужасно что когда я попытался было начать ее перепечатывать аккуратно через два интервала для его издателей на следующей неделе у меня покатили ужасные глюки в комнате на крыше – вроде вытягивания бесконечных колбас у себя изо рта, из самых своих кишок, целые футы колбас, всё вытягиваешь и вытягиваешь весь ужас того что видел Бык, и писал.

Вы можете говорить мне про Синклера Льюиса великого американского писателя, или про Вулфа, или Хемингуэя, или Фолкнера, но никто из них не был так честен, если не называть… но нет это и не Торо.