Генерал - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 67

– Как курсанта? – ахнул Трухин.

– Вы неисправимый романтик, Теодор. Разумеется, в качестве служебного лица.

– Но здесь практически не нужны переводчики. Или очень редко.

– Это вы уж решайте сами. В принципе, я не отказалась бы от помощницы, но просить права не имею. Да и не хочу. Что не мешает…

И Трухин снова прижал к губам ее худую бесплотную руку.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Из дневника остарбайтера Е. Скрябиной

Все, что мы, советские, здесь получаем, кажется нам роскошью. На нас четверых и еще на одну семью, мать с сыном, выделили две большие комнаты с балконом. Еды вполне хватает: на каждого 300 граммов хлеба, три яблока, 50 граммов масла, 100 граммов колбасы, джем. На обед овощной суп. В магазинах можно купить бумагу, конверты, мыло. В овощных продают морковь и капусту. Все баснословно дешево, как в сказке. Мы уже давно отвыкли от нормальной жизни, от магазинов, от продуктов… В Виннице, например, блокнот для дневника стоил 500 рублей [147] , а здесь всего 80 пфеннигов…

Конечно, война изменила судьбы русской и украинской молодежи. В 16–17 лет их оторвали от родины, забросили на чужбину, где на них смотрят через колючую проволоку, как на диких зверей в зоопарке или цирке. Но постепенно отношение к ним меняется. Девушки начали получать кое-что из вещей и теперь мало отличаются от немок. Остригли волосы, сделали модные прически, ходят в красивых платьях и туфлях на высоком каблуке. Стоптанных тапочек уже не увидишь. После рабочей смены и по воскресеньям они работают в немецких домах и плату берут не деньгами, а одеждой, которую наша портниха им перешивает. Труднее одеться юношам. Но они достают поношенные пиджаки и несут их к той же Александре на переделку, а платят продуктами, которые получают от местных крестьян за свой труд…

Стази стояла в приемной местного отделения гестапо и с удивлением наблюдала, что люди, сидящие в очереди на весьма обшарпанных скамейках, не трясутся и не каменеют в страхе, а спокойно и весело болтают. Причем среди ждавших было и несколько русских.

Вообще, за этот месяц, что она ушла от Рудольфа и жила у Верены, Стази увидела совсем иную Германию и иных в ней русских. И Германия, и русские делились на две части и были совершенно разными. Те десятки тысяч – Стази долго не могла поверить в это число, но Верена, улыбнувшись, заметила, что Россия велика, – советских граждан, имевшие возможность получить право жить на частных квартирах, видели Германию и немецкий народ совсем в другом свете, чем миллионы их сограждан, сидевших в лагерях за колючей проволокой. Первые сравнивали Германию с Советским Союзом, и она им казалась чуть ли не самой свободной в мире страной, вторым же представлялась сплошным концентрационным лагерем. Попасть из второй категории в первую было почти то же самое, что перенестись на другую планету, а между тем не было абсолютно никаких разумных причин для отнесения того или иного человека ко второй категории или к первой. В подавляющем большинстве это было делом случая или личным счастьем одних и несчастьем других. Как скоро заметила Стази, случай заключался просто-напросто в наличии знакомых или друзей среди немцев. Живя у Верены, ей приходилось встречать много людей одинаковой квалификации, одинаковых личных достоинств и даже убеждений, при этом одни сидели в лагерях или жили бесправными остарбайтерами, а другие пользовались полной свободой и имели почти нормальные человеческие права. Но именно эта легкость перехода только подчеркивала нелепость и бессмысленность варварского отношения немецких властей к миллионам русских.

Тогда, в рождественскую ночь, Стази долго сидела на скамейке, пока не замерзла и к ней не стали приставать подвыпившие отпускники. Потом она бродила по улицам, уже имея в перспективе классический выход русской отчаявшейся и недурной собой женщины – благо возможностей было вокруг хоть пруд пруди. Какая разница изменять любимому с одним или с несколькими? Но в последний момент Стази подняла голову и увидела в небе яркую синюю звезду, так до боли напомнившую любимые глаза, – и вспомнила о Верене. Но где ее искать? Не ехать же в Дабендорф, который неизвестно где, и документов у нее нет никаких. Тогда Стази добралась до госпиталя Моабит в расчете найти там доктора Кэмпф. Бравые полицейские внимательно ее слушали, любезно указывали дорогу и даже предлагали проводить до места. Кэмпф, дежурившая в праздничную ночь, не удивилась, ничего не спросила и, выслушав вопрос, молча написала адрес на рецептурном бланке. К утру Стази нашла крошечный особняк на Находштрассе напротив колоссального русского собора. Она честно дождалась, пока рассвело, и в окнах загорелся свет.

Дверь открыла пожилая горничная с явно русским лицом, но немецкой выправкой.

– Ich muss Frau Disterlo sehen… [148]

– Фон Дистерло, – веско поправила горничная, но сверху, скользя по перилам рукой и полами шелкового халата, уже спускалась Верена.

– Молчите, мне все ясно, – глазами улыбнулась она. – Мариша, проведите гостью в мой старый кабинет. Я завтракаю, – Верена подняла руку с кольцом-часами, – через сорок минут, внизу.

За скромным, но очень изящно сервированным завтраком из какао, тостов и яиц всмятку Верена долго молчала.

– Ваш поступок безответствен. А если б Кэмпф не дежурила? Если бы я была в Дабендорфе? И вообще, нельзя предпринимать какие-либо действия, когда вы сами не в силах решать свою судьбу в дальнейшем, а вынуждены прибегать к помощи других.

– Я уйду, – поднялась Стази.

– Сядьте. Я уже раз сказала вам, что отношусь к вам с симпатией… хотя бы в силу вашего выбора. Но своим поступком вы и его ставите в нелегкое положение.

– Почему? Я стану работать где угодно, хоть полы мыть, я не буду никому в тягость…

– Ну, во-первых, как вы собрались работать, не имея документов? А во-вторых, неужели вы полагаете Теодора непорядочным человеком? – Стази вспыхнула от этого «Теодора» и прикусила губы. – И мне придется рассказать ему, вы ведь и на это так или иначе рассчитывали. В немке подобный поступок меня восхитил бы своей нерасчетливостью, но для русской… Пора учиться держать себя в узде.

– Вы, кажется, не Онегин, и я не Татьяна, – огрызнулась Стази.

– А-а, – звонко рассмеялась Верена, – да вы ревнуете! Ну вот что. Пока вы не получите документы и разрешение жить на частной квартире, я ни о чем не сообщу Теодору. У него и так много хлопот и волнений, если вы сами того не понимаете. Вот когда вы будете уже вполне готовый к употреблению продукт – тогда, пожалуйста.

И Стази месяц жила почти затворницей, если можно было считать затворничеством нахождение у Верены, где постоянно собиралась самая различная публика. Верена сотрудничала с берлинским «Новым словом», единственной выходящей на русском газетой на всю Европу, за исключением Балкан и «Парижского вестника» во Франции. Но последний был разрешен к распространению только в пределах Франции и оставался чисто эмигрантским органом, с очень ограниченным кругом читателей, заполнялся исключительно материалами местного характера или какими-то архаическими воспоминаниями о жизни в дореволюционной России и, конечно, не мог претендовать на серьезную политическую роль. Так что фактически оставалось одно берлинское «Новое слово». Но эта газета выходила под строжайшим контролем Восточного министерства, и там даже не разрешалось упоминать слово «русский», не говоря уже о какой-либо серьезной национальной русской пропаганде. Фактически это была чисто немецкая газета, только на русском языке, и заполнялась она материалами такого сомнительного свойства, что заслужила самую отрицательную оценку со стороны всех русских, находившихся в Германии.