— Ты что, Кир, и чая не выпьешь? — возмутилась мать. —
Может, у нас ляжешь? От тебя водкой несет.
— Да я нормально, мам, — запротестовал я. — Ну чай выпью,
да. Только быстро.
Мать пошла на кухню, недовольно ворча вполголоса. Отец
внимательно разглядывал меня.
— Как-то изменился, Кирилл.
— Что-то не так?
— Будто повзрослел.
— Папа, куда уж больше, мне не десять лет! Может, постарел?
— У тебя глаза стали серьезными. — Отец вздохнул, забрал из
моих рук газету. — Пошли пить чай. Заходишь раз в три дня…
— В три дня? — тупо спросил я.
— Ну ты когда в свой Харьков-то поехал? Три… нет, четыре
дня. Тем более. Мать знаешь как скучает…
— Четыре дня, — задумчиво сказал я. — В поездках… время
по-другому идет. Мне казалось, я очень давно вас не видел…
Чай был вкусный, свежий. Мать никогда не заваривает
пакетики, только в чайнике. Говорит, что от пакетиков пахнет бумагой… Я
послушно пил чай, ел какой-то приторный тортик. Кешью улегся у ног, сунул нос в
мои носки, недовольно чихнул, но все-таки свой пост не покинул.
— У тебя подруга, что ли, в Харькове завелась? — мимоходом
полюбопытствовал отец. Этот вопрос они явно обсуждали, когда я ни с того ни с
сего (в их понимании) сорвался из Москвы, сбросив на них собаку.
— Да нет, не подруга, скорее боевой товарищ. — Я усмехнулся.
Мать, до тех пор бдительно следившая за мной — не слишком ли
сильно я подшофе, не уложить ли меня в гостиной на диване, — встрепенулась:
— Что еще за «боевой товарищ»? Ты что, связался с какими-то
неформальными организациями?
Я поперхнулся чаем.
В некотором смысле мать попала в самую точку.
— Да нет, мам. Это так, фигура речи…
— Не дергай ты его, — сказал отец. — Сын у нас не дурак,
стадным инстинктом не страдает. Захочет — расскажет. Дело молодое.
Я допил чай, встал. Жалобно попросил:
— Ну так как? Дадите на такси?
— Дадим, — сказал отец. — А то оставайся? У меня коньячок
есть, выпьем еще по рюмочке…
— Данила! — В голосе мамы прорезался металл. — Это еще что
за полуночный алкоголизм?
— Я как врач утверждаю, от рюмки коньяка перед сном…
— Он уже свою рюмку выпил! Кирилл, я сейчас деньги принесу.
Может, проводить тебя? Или вызвать такси?
— Мам, ну со мной же Кешью, кто нападет на человека с таким
свирепым охранником! — взмолился я. — А вызывать… ну их, я на улице поймаю, в
два раза дешевле доеду…
Как ни странно, но ссылка на Кешью их успокоила. Хотя,
конечно, главным способом защиты хозяина у Кешью было бы зализывание врага до
смерти.
На улицу я вышел в своей старой куртке, которую разыскала
мать, сообразив, что я «в одной ветровочке». Еще и пришлось выслушать лекцию о
том, как легко потерять здоровье и как важно его беречь. На мой взгляд, куртка
Дитриша вполне бы сгодилась добежать до дороги и поймать тачку, но я спорить не
стал.
Кешью, сообразив, что мы идем домой, радостно рвался с
поводка. Я стоял в круге света от фонаря и держал поднятую руку. Мне что-то не
везло, машины проносились мимо, никто не хотел подзаработать.
Наконец, взвизгнув тормозами, остановился потрепанный
«жигуль». Я приоткрыл дверцу — и расхохотался.
— О, постоянный клиент! — весело сказал водитель-кавказец. —
Садись!
— Я с собакой, ничего?
— Ничего, собака тоже человек. Садись.
Я сел в уютное прокуренное тепло, впустив Кешью на заднее
сиденье и строго велев лежать.
— Там тряпка валяется, лапы ему оботри, — сказал водитель. —
Хорошая собака. Породистая?
— Ага…
Перегнувшись назад, я вытирал Кешью лапы. Машина уже ехала.
— Тебе в Медведково, да? Как ты, проблемы свои решил? Помню,
ты по всему городу мотался, беда какая-то случилась, да?
— Было дело, — согласился я. — Да и не решил ничего, если
честно. Так, решаю…
— Всех проблем не решить, — философски сказал водитель.
Я достал сигаретную пачку. На дне болталось две папиросы.
— Будете? — спросил я. — Табак простой, но издалека
привезенный. У нас не достать.
— Угости, если не жалко.
Кешью сзади чихнул, высказываясь и о курении вообще, и о
курении папирос в машине.
— Хороший табак, — вежливо сказал водитель. — Крепкий.
— Да, пожалуй, это можно сказать, не кривя душой… —
согласился я. — Как у вас дела-то идут?
— Резину поменял, — похвастался водитель. — Хотел зимнюю
ставить, а потом решил универсальную. Зимы-то сейчас какие, теплые зимы… Кручу
баранку, вот и все дела.
— Такова функция, — задумчиво сказал я.
— Э, разве это моя функция? Думаешь, если человек с Кавказа,
он или на рынке торгует, или руль крутит? Я инженер-гидромелиоратор. Успел
институт окончить. А так все сложилось… — Он помолчал. — Не я решил, поверь. За
меня все решили большие толстые дяди. Что ж, буду руль крутить. Тоже работа.
— Тоже работа, — согласился я. — И раздавать приказы — тоже
работа…
— Это все не главное. Главное, это жить. Ты парень молодой,
думаешь, у тебя впереди вечность. А главное все-таки жить. Живой осел важнее
дохлого льва.
Я молчал. Кешью возился на заднем сиденье.
Если я умру, как тяжело ему будет.
Не говорю уж, как плохо будет родителям.
А у Коти — только Иллан, да и то… он подруг всегда менял как
перчатки.
22
Говорят, что от судьбы не уйдешь.
Правда, некоторые считают, что человек — сам творец своей
судьбы.
А вот я думаю, что все они правы.
Человек — это и есть судьба. Всегда есть то, что ты можешь
изменить. То, через что способен перешагнуть. А есть и то, что никогда не
совершишь. На что не способен. Хоть о стену головой бейся.
Я читал несколько книжек, где авторы доказывают, будто
человек способен на все. Помести его в соответствующую обстановку — так он
будет и говно жрать, и горла грызть. Некоторые очень убедительно это
доказывают. Только мне все равно кажется, что такие книжки доказывают лишь
одно: именно этот человек готов и жрать, и рвать. Иначе все неправильно. Иначе
все зря.