Надо спать. Вряд ли попутчик, случайный он или подосланный,
собирается напасть на меня ночью. Не было у меня ощущения опасности, а своим
предчувствиям я доверял. Завтра с утра приеду в Харьков, буду искать Василису,
женщину странную, но чем-то внушающую доверие…
Поезд все замедлял и замедлял скорость. Издалека донесся
лязгающий железный грохот вокзальных громкоговорителей: «Скорый поезд номер
девятнадцать… Москва — Харьков… прибывает на второй путь…» По стене поплыл
яркий прямоугольник света, выхватывая прижатые резинкой брюки, заброшенные на
сетчатую полку вместе с мятым свитером носки (да, я свинья, извините!).
Приподнявшись на локте, я потянулся к неплотно задернутой
занавеске. И невольно глянул на приближающийся перрон.
В самом начале, там, где должен будет остановиться последний
вагон, стояла группа молодых людей — человек десять — двенадцать. Все коротко
стриженные, с непокрытыми головами, в легких плащах или куцых кожаных куртках.
Все внимательно оглядывающие вагоны.
Лица их показались мне смутно знакомыми — не по отдельности,
а общим типажом. Вроде все как у всех, но что-то чужое проглядывает.
Дальше перрон был пуст — не так уж и много людей встречает
полночный проходящий поезд в маленьком провинциальном городке.
Хотя… Метрах в тридцати по перрону стоял молодой парень,
выглядевший так, словно случайно отбился от первой компании. С интервалом еще в
двадцать — тридцать метров скучала парочка молодых и подтянутых. Потом еще
один. Вдалеке, над вокзалом, тускло светилось слово «ОРЕЛ».
Я начал одеваться, по-прежнему глядя в окно. Джинсы, носки,
ботинки… Свитер. На сумку я лишь посмотрел — и брать не стал. Там одни только
шмотки. Я набросил куртку, хлопнул по карману, ощутил тяжесть бумажника. Все,
мне пора…
— Отлить или дымить? — спросил со своей койки Саша,
прекратив похрапывать.
— Ага… курить, — пробормотал я. — Спи…
И выскользнул в коридор. Поезд еще притормаживал, втягиваясь
на перрон. Сейчас с головы и хвоста зайдут в него внимательные молодые люди… а
у дверей каждого вагона встанут двое-трое.
Не знаю, смог бы я с ними справиться, будучи функционалом.
Сейчас — точно не справлюсь. К гадалке не ходи.
Я пробежал по коридорчику, дергая холодные алюминиевые ручки
окон. Закрыто… закрыто… закрыто… Четвертое окно поддалось, уползло вниз.
Поплыли мимо мокрые рельсы, товарняк на запасных путях, замельтешила мокрая
снежная морось в покачивающемся конусе света от жестяной лампы на столбе…
А потом я поймал взгляд коротко стриженного парня, одиноко
стоящего на соседних путях. Он медленно, будто сонно, растянул губы в улыбке,
помахал мне рукой. И, не таясь, снял с пояса коробочку рации.
Те, кто обложил поезд, ошибок не допускали. Оцепление стояло
со всех сторон.
Капкан захлопнулся.
— Кирилл, ты куда собрался? — Саша, позевывая, высунулся из
купе. Посмотрел на меня. В окно. Проводил кого-то взглядом и прищурился. Чутье
на опасность у него было как у дикого зверя. Впрочем, и в самых непролазных
джунглях вряд ли так же опасно, как в светлых и кондиционированных коридорах
власти и бизнеса… — За тобой?
Я кивнул и спросил:
— Ты с ними?
— На фиг мне сдалось? — возмущенно воскликнул Саша. И я, как
будто все еще был умеющим чуять ложь функционалом, понял: он говорит чистую
правду. Он потому и вращается в своих кругах «политики и бизнеса», «бюрократит
в госструктурах», что никогда и ни с кем не ссорился. Ни в одной схватке не
принимал участия, а был ко всем доброжелателен и твердо держал нейтралитет.
Такие обычно не выбираются на самый верх, но зато и никогда не падают вниз.
— Мне надо уйти, — сказал я. — За мной гонятся.
Поезд задергался, проползая последние метры.
— Уходи, — с облегчением ответил Саша. — Удачи! Я рад бы
помочь, но…
— Вот и хорошо, что рад, — сказал я. — Поможешь.
Я нырнул в купе, схватил свою сумку, выбежал обратно к
открытому окну — вагон как раз вползал в тень под решетчатым мостиком,
перекинутым через пути. И вышвырнул сумку наружу.
Кажется, Саша думал, что я собираюсь прыгнуть в окно следом
за вещами. Даже шагнул ко мне, порываясь помочь. Но я дернул стоп-кран, чем
заставил уже почти остановившийся поезд зашипеть тормозной пневматикой и
остановиться с явным рывком. На голову ни в чем не повинного машиниста сейчас
наверняка сыпались проклятия от проснувшихся пассажиров.
— Я выпрыгнул в окно, — сообщил я Саше. — Видел?
Несколько секунд Саша молчал, привалившись к стене,
почесывал подтянутый не по профессии животик. Кто меня преследует, он не знал,
и это здорово мешало принятию решения. Я был как бы «свой», но и от «своих»
надо уметь вовремя отказаться…
Понять, какие мысли кружатся в его голове, было несложно. За
то, чтобы помочь, и за то, чтобы выдать, — примерно одинаково доводов…
Саша отвернулся от меня, высунулся в открытое окно. И
завопил в ночь:
— Стой, сука! Стой!
Дальше тянуть было нельзя.
Я метнулся обратно в купе. Глянул в узкую щель между
занавесками — вроде как никто не смотрит… Встал на койку.
Мягкое купе в современном украинском исполнении немногим
отличается от обычного. Сняты верхние полки и проведен кое-какой косметический
ремонт. Багажная полка над дверью в купе осталась в неприкосновенности.
Туда я и забрался, подтянувшись со сноровкой человека, чьи
пятки обжигает дыхание хищника.
В общем-то шансов у меня было немного. Самое худшее, что только
может придумать беглец, — это спрятаться. Единственное спасение беглеца — бег,
прятки — не более чем детская забава.
Но даже в бегстве есть место маневру…
— Я тебя из-под земли достану! — очень натурально орал в
коридоре Саша. — Ворюга!
Наконец-то хлопнула дверь вагона, и в коридоре загрохотали
чьи-то ноги. Было в этом топоте что-то единообразное, одинаковое, как у
марширующих солдат или волочащихся по конвейеру школьников в пинкфлойдовской
«Стене». Форма — она объединяет, даже если от нее остались лишь ботинки…
Я вдруг вспомнил рассказанную кем-то историю, как в дни
московской Олимпиады милиционеров в массовом порядке переодели в штатское и
отправили на патрулирование. Для чего закупили в дружественной нам Восточной
Германии, которая тогда называлась ГДР, большое количество приличных костюмов,
рубашек и галстуков… совершенно одинаковых. Наверное, чтобы никому не было
обидно. А может быть, в голове у интендантов просто не укладывалось, что
гражданская одежда имеет несколько фасонов? И по улицам Москвы пошли парочками
коротко стриженные молодые люди в одинаковых костюмах. Поскольку из столицы еще
и постарались вывезти на отдых всех детей — чтобы не клянчили у иностранцев
сувениры, — то общее впечатление у зарубежных гостей сложилось чудовищное:
забитый переодетыми агентами, мрачный, не приспособленный для человеческой
жизни город.