— Меня могли ранить и в Германии, — напомнил я. — Мама, я очень осторожен.
Мама коснулась моей руки.
— Не хочу, чтобы пролилась кровь Хартманнов.
По ее лицу я сразу понял, что она думала о Франце.
— С ним все будет хорошо, — заверил я маму. — Существуют специальные отряды, которые возглавляют люди с докторской степенью. В СС найдется место и для ученых.
Лицо мамы просветлело.
— Может быть, ты расскажешь об этом брату?
Она ушла, пообещав приготовить обед, достойный короля, поскольку завтрак я уже проспал. Я принял душ и переоделся в гражданское, прекрасно осознавая, что теперь даже по осанке во мне угадывался солдат.
Когда я покончил с едой, которую приготовила мама, в доме царила тишина. Отец был на работе, мама — на собрании волонтеров в церкви, у Франца до двух занятия. Я мог бы прогуляться по городу, но мне не хотелось выходить на люди. Поэтому я вернулся в спальню, которую мы делили с братом.
На его письменном столе стояла деревяшка — грубо вырезанный небольшой оборотень. Рядом с промокательной бумагой стояли еще две фигуры различной степени готовности. И еще вампир со скрещенными руками и запрокинутой головой. В мое отсутствие братишка стал искусным мастером.
Я держал вампира, большим пальцем пробуя остроту его зубов, когда услышал голос Франца:
— Что ты делаешь?
Я обернулся.
— Ничего.
— Это мое! — возмутился он, вырывая фигурки у меня из рук.
— С каких пор ты занялся резьбой по дереву?
— С тех пор, как решил сделать себе шахматы, — ответил Франц.
Он отвернулся и принялся что-то искать на книжных полках. Как некоторые люди собирают марки и монеты, Франц коллекционировал книги. Они наводнили полки, письменный стол и стопками лежали у него под кроватью. Он никогда не отдавал книги в церковь, на благотворительную распродажу, потому что, по его словам, не знал, не захочет ли еще раз перечитать их. Я наблюдал за тем, как он достает стопку книг ужасов из узкой щели между стеной и письменным столом. «Крымский волк». «Жажда крови». «Охота»…
— Кто читает такую ерунду? — удивился я.
— А тебе какое дело? — Франц высыпал содержимое портфеля на кровать и вместо учебников положил книги. — Вернусь попозже. Нужно выгулять Отто, собаку Мюллеров.
Я совершенно не удивился, что Франц взялся за такую странную работу; удивило меня другое — что собака Мюллеров до сих пор жива.
— Собираешься ему почитать?
Франц промолчал. Я пожал плечами и устроился на узком матрасе с одной из его книжек. Я трижды прочел одно и то же предложение, когда услышал щелчок входной двери, подошел к окну и увидел, как брат переходит улицу.
Он прошел мимо дома Мюллеров.
Я спустился вниз, выскользнул на улицу и, используя знания, полученные на занятиях по тактической подготовке, несколько минут незамеченным шел за Францем к дому, который был мне незнаком. Я понятия не имел, кто его хозяин, но было ясно, что в доме никто не живет. Ставни были закрыты, сам дом находился в плачевном состоянии. Однако, когда Франц постучал, его немедленно впустили.
Я ждал минут пятнадцать, прячась за живой изгородью. Когда мой брат снова появился, портфель его был пуст.
Я вышел из-за кустарника.
— Ты что здесь забыл, Франц?
Он прошел мимо меня.
— Носил книги другу. Насколько мне известно, это не преступление.
— Тогда почему ты соврал, что выгуливаешь собаку?
Брат не ответил, но на его щеках вспыхнули два ярко-красных пятна.
— Кто там живет, что ты не хочешь, чтобы знали о твоих визитах? — Я удивленно приподнял бровь и усмехнулся, решив, что братишка в мое отсутствие стал дамским угодником. — Это девушка? Неужели тебя наконец-то стало волновать что-то еще, кроме рифмованного метра? — Я шутливо схватил Франца за плечо, но он отпрянул.
— Прекрати!
— Ах, бедняжка! Если бы ты поговорил со мной, я бы посоветовал тебе принести ей конфеты, а не книги…
— Это не девушка! — выпалил Франц. — Это Артур Гольдман. Он здесь живет.
Я не сразу понял, что он говорит о мальчике-еврее, своем однокласснике из гимназии.
Большинство евреев уехали из нашего города. Не знаю, куда они направились — в большие города, может быть, в Берлин… Если честно, меня их судьба совершенно не волновала. Однако, похоже, она волновала моего брата.
— О господи! И поэтому ты не хочешь идти в СС? Потому что любишь евреев?
— Не будь идиотом…
— Это не я идиот, Франц! — возразил я. — Не я вожу дружбу с врагами рейха!
— Он мой друг. Он не ходит в школу, поэтому я ношу ему книги. Вот и все.
— У тебя брат, который вот-вот станет офицером СС, — негромко произнес я. — Перестань водиться с жидами!
— Нет, — ответил брат.
Нет.
Нет!
Я уже и не помнил, когда мне кто-нибудь отказывал.
Я схватил его за горло.
— И как, по-твоему, это будет выглядеть, когда о вашей дружбе узнает гестапо? После всего, что я сделал, чтобы защитить тебя, ты готов разрушить мою карьеру! — Я ослабил хватку, и Франц, согнувшись, закашлялся. — Брат, будь мужчиной! Хоть однажды за свою никчемную жизнь будь, черт побери, мужчиной!
Он отпрянул от меня.
— Райнер, в кого ты превратился!
Я нащупал в кармане сигарету, прикурил, затянулся.
— Возможно, я погорячился, — признал я, смягчившись. — Но я должен тебя предупредить… — Я выпустил колечко дыма. — Скажи Артуру, что больше не можешь к нему приходить. Или я сделаю так, что тебе некого будет навещать.
Спокойное лицо брата дрогнуло. Он смотрел на меня с выражением, которое я настолько часто видел за минувший год, что у меня выработался к нему иммунитет.
— Пожалуйста, — взмолился Франц, — ты этого не сделаешь!
— Если ты действительно хочешь спасти своего друга, держись от него подальше, — посоветовал я.
Через две ночи я проснулся оттого, что брат сжал мою шею.
— Ты обманул, — прошипел он. — Ты обещал ничего не делать Артуру!
— И ты солгал, — ответил я. — Иначе откуда бы ты знал, что они уехали?
Было несложно посеять семена нетерпимости, дать семье понять, что они здесь нежеланные жители. Я, если честно, не заставлял их уезжать из города. Они руководствовались только инстинктом, чувством самосохранения. Я поступил так, потому что знал: там, где я силен, мой брат слабак, и он будет продолжать навещать Артура. Вот и доказательство того, что я поступил правильно. Сегодня это книги, завтра будет еда. Деньги. Убежище. Этого я допустить не мог.