Десмонд глядел на нее с отвращением.
– Я слышал, конечно, что Хьюго может удовлетворить
одновременно двух, а некоторые даже болтают, что и трех женщин. Однако поверить
не могу, что Джессика гоняется за ним. Вы его, значит, с ней не поделили, так,
что ли?
– Да при чем тут Хьюго! – воззвала Марина, обретая силы
в ярости. – Мне не нужен никакой Хьюго! Я люблю тебя!..
С этим криком, чудилось, сама душа исторглась из нее.
Обессилев, Марина повисла на руках Десмонда.
– Лю-бишь? – выдохнул он с ненавистью, отдергивая от
нее руки с такой стремительностью, словно держал в руках ветку, которая вдруг
обернулась змеей и укусила его. – Не смей говорить о любви!
О любви, не о любви – Марина уже ни о чем больше не могла
говорить. Десмонду даже не нужно было отталкивать ее. Он просто разжал руки –
она рухнула, где стояла. Она даже не почувствовала удара о землю, но вершины
деревьев и звезды вдруг закружились, закружились, начали неудержимо валиться на
нее… Марина попыталась заслониться от них, но не смогла и рукой шевельнуть –
только закрыла глаза.
* * *
Она очнулась от боли. Боль была везде, во всем теле, ныла
спина, саднило живот. Ноги жгло, как огнем. Единственным приятным чувством,
которое испытывала Марина, было тепло, и она попыталась предаться этому
ощущению блаженства, расслабленного тепла, но не тут-то было: кто-то дернул ее
за волосы: раз, другой, третий – и ей показалось, будто у нее собрались по
одному выдрать все волосы! Она вскрикнула, пытаясь поднять тяжелые веки, –
да так и подскочила, услышав голос Десмонда:
– Отлично, вы пришли в себя. Давайте-ка выпейте вот это.
Марина открыла глаза и недоверчиво уставилась на Десмонда,
который одной рукой пытался приподнять ее, а другой подсовывал к губам рюмку с
тяжелой, темной, резко пахнущей жидкостью.
– Что это? – пролепетала Марина, то морщась от острого
спиртного запаха, то взглядывая на растрепанные волосы Десмонда, его румяное
лицо, расстегнутую чуть ли не до пояса рубашку. Трещал камин, кругом горели
свечи. Она бросила взгляд по сторонам, но не поняла, где находится. Не у себя в
комнате, это точно.
– Где я? И что это? – увернулась она от рюмки.
– Не яд, – буркнул Десмонд, проигнорировав первый
вопрос. – Пейте, ну!
– Зачем? Это что, бренди? Где я нахожусь? Как я сюда попала?
– Ну, коли посыпались вопросы, значит, моя прекрасная и
неверная жена окончательно пришла в себя! – хмыкнул Десмонд, нетвердо
ставя рюмку на столик. Она покачнулась, и несколько капель плеснулось через
край.
Марина вытаращила глаза:
– Да вы пьяны?!
– Ну да, самую малость, – покладисто кивнул
Десмонд. – Трудно было не опьянеть! Тут все вокруг опьянело, пока я
растирал этим отличным французским коньяком, а вовсе не бренди, заметьте, ваши
ножки. Кстати, попробуйте пошевелить ими. Вы их чувствуете?
Ногами-то Марина пошевелить могла, а вот языком – нет, до
того была изумлена. Растирал ей ноги коньяком? Он что, спятил?
– Нет, – покачал головой Десмонд, и Марина так и не
поняла, то ли он проник в ее мысли, то ли ее язык все-таки зашевелился. –
Нет, я в своем уме. А вот вы, верно, были не в своем, когда бегали босая по
парку. Как это говорят у вас в России? Бывает, и март морозцем на нос садится?
Последние слова он произнес по-русски, и Марина уже в третий
раз за последние дни поразилась тому, насколько свободнее стал говорить
Десмонд. Впрочем, это маленькое изумление тут же растворилось в сонме других,
куда более весомых.
– Вы что… принесли меня оттуда? – тихо спросила она.
– Увы, да, – кивнул Десмонд. – Вас бы, конечно,
следовало пригнать плетью, а вместо этого мне пришлось тащить вас на руках.
– Почему?
– Да вы без чувств были, – буркнул Десмонд. – И
посмотрели бы на себя! Ноги по колено в грязи, все исцарапаны, на животе тоже
царапина, рубаха разорвана в клочья, волосы перепутаны и все в сосновых иглах –
жуткое зрелище! – Он передернулся с такой брезгливостью, что Марина
обиделась.
– Ну так и бросили бы меня там, зачем с такой гадостью было
связываться? – всхлипнула она (слезы, как водится, были уже тут как тут).
– Да не мог я вас там оставить, – вздохнул Десмонд с
явным сожалением. – Вы бы к утру замерзли, и вообразите, какие пошли бы
слухи, ежели б вас нашли утром полуголой, истерзанной… мертвой! Вы ведь
все-таки моя… кузина, – продолжил он после заминки, во время которой у
Марины замерло сердце, – хоть и прекрасная и неверная!
– Я не… не… – в ярости выдохнула Марина: она так хотела,
чтобы он опять назвал ее своей женой! – Не прекрасная? Или не
кузина? – невозмутимо вскинул брови Десмонд. – Bы правы: тут я на вас
клевещу!
– Не.. невер… не не-вер-ная! – запутавшись, кое-как по
складам выговорила Марина.
– Не неверная? – повторил Десмонд и пожал
плечами. – Ну, тогда я не только пьян, но и слеп.
– Вы слепы, слепы! – в отчаянии выкрикнула она. –
Вы ничего не замечаете, вы видите только то, что вам хочется видеть!..
– То есть вы полагаете, что я всю жизнь мечтал увидеть, как
вы валяетесь в постели с Хьюго и он втискивает свою плоть вам между ног? –
прорычал Десмонд. – Ну так вы ошибаетесь! Это зрелище не доставило мне ни
малейшего удовольствия!
Марина уронила голову на подушку и закрыла лицо локтем,
чтобы спрятаться от его взгляда, в котором горела ненависть… и боль. Но ей было
стократ больнее! Десмонд оскорблен потому, что другой мужчина покусился на его
собственность. Именно в этом дело! Но он не способен страдать так, как страдает
она: ведь он не любит ее!
Слезы хлынули ручьем. Марина уткнулась лицом в подушку,
зашлась рыданиями. Вдруг Десмонд с силой схватил ее за плечи, встряхнул,
посадил.
– Прекратите это, – выдавил он, не глядя на нее. –
У вас истерика. А у меня нет никаких прав упрекать вас.
«Есть!» – хотела воскликнуть Марина, но заложенный слезами
нос издал лишь смешной и жалкий звук.
– Всеми бедами, которые обрушились на вас, вы обязаны только
мне, – с горечью проговорил Десмонд. – Я похитил вашу девственность,
вынудил покинуть родной дом, связал узами постылого вам брака, а затем… – у
него на миг перехватило горло, – затем развратил вас, вверг в эту
тлетворную атмосферу интриг и распутства, которой пропитано все в замке. Вы
просто приняли правила игры, которые здесь установлены. И уж не мне винить вас
за это! В конце концов, я только пожинаю плоды своего…
Он не договорил, только зубами скрежетнул.