Страшное гадание - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 13

Всю дорогу девушка была недвижима. Десмонд иногда вглядывался в ее лицо, украдкой касался губами виска, губ – якобы проверить, бьется ли пульс, ощутить ее дыхание. Он даже себе почему-то стыдился признаться, что не в силах подавить желания прикасаться к ней беспрестанно.

Олег поглядывал на него враз с тревогою, насмешкой и изумлением. В девичьем бледном лице, мельком увиденном, он не нашел ничего особенного, способного в одночасье свести мужчину с ума и заставить его пойти на преступление. С другой стороны, сказал же великий женолюб Франциск I: мол, жизнь без женщины – как год без весны или весна без розы! Очевидно, Десмонду вдруг среди зимы захотелось весны – что ж, его воля. Опять же – не зря говорится, что вдвоем в дороге веселее. Но чуял, чуял Oлег, что наплачется еще его кузен с этим своим неожиданным приобретением, ох, наплачется! Небось она тихая, пока в беспамятстве лежит. А потом… Ну, это уж Десмондова докука. А сам Олег сделал все, что от него зависело: дарственную написал, небогатый багаж кузена, таясь, из дому вынес…

Оставалось только пожелать счастливого пути этому рыцарю Ланселоту и его безмолвной, беспамятной жертве. «Что ж с нею, бедной, станется, когда она вдруг очнется да увидит себя невесть где и с кем? Тут и ума решиться недолго!» – с внезапно проснувшейся жалостью подумал Олег и от всей души пожелал бедняжке подольше не приходить в сознание.

Ему было невдомек, что пожелание его исполнится, и чуть ли не весь путь по пустынному прибалтийскому краю, где даже деревеньки из двух-трех дворов редки и не прерывается густой сосновый лес, окружающий мрачную дорогу, Десмонд проделает, держа в объятиях по-прежнему бесчувственное создание.

Прибыли в Вильно. У Десмонда было заемное письмо к одному из здешних немецких торговых людей, и он отправился за деньгами, скрепя сердце оставив девушку на постоялом дворе под приглядкою Клима и обещая вскорости вернуться. Отсутствие его неожиданно затянулось из-за того, что он битый час искал дорогу. Десмонд толком не знал, как называется здешнее население, латыши или чухонцы, но простонародье говорило на неимоверной смеси русского языка с белорусским и польским, которая была непостижима для молодого англичанина. Люди же по чину выше оказались все как на подбор недогадливыми и весьма дерзкими. Они, кроме своего языка, другого не понимали, и всякие попытки объясниться с ними оставались безуспешными до тех пор, пока Десмонд не сообразил вынуть золотой. Куда девалось высокомерное достоинство чухонское! Куда девалась важная медлительность! Не меньше десятка желающих указать правильный путь, вполне вразумительно говорящих не только по-русски, но и по-английски, собралось вокруг Десмонда, лебезя и угодничая, и ему пришлось преизрядно порастрясти свои карманы, прежде чем наполнить их вновь.

На обратном пути он заглянул в лавку, где продавалось женское платье, и замер там в растерянности. Ему еще в Петербурге хотелось купить для своей «рабыни» новый наряд, да Олег посоветовал не дурить: мол, кто поверит тогда, что Десмонд везет крепостную девку – то есть просто вещь, – а не какую-нибудь барыню, чего доброго, мужнюю жену похищает против воли? Так и проделала девка весь долгий путь в одной холстинковой рубахе да тулупе: платье ее и осталось валяться в баньке под лавкою, куда его зашвырнул Десмонд. Да и оставались от того платья, сколько ему помнилось, одни лохмотья! Однако все, что он видел в лавке, казалось ему либо слишком вульгарным, либо мрачно-старушечьим. Наконец лавочник, раздраженный привередливостью покупателя, презрительно швырнул на прилавок русский сарафан да рубаху из белого тонкого льна, и Десмонд почувствовал, что у него гора спала с плеч. Может быть, когда-нибудь, уже в Лондоне, он и купит девушке приличное платье… вроде того красного, которое дарил некогда Агнесс. Ох и разозлился тогда Алистер за то, что брат выставил напоказ свою связь с горничной! Но теперь Алистера нет, Агнесс, может быть, уже замужем за каким-нибудь лакеем или конюхом… Впрочем, как говорят русские, свято место не бывает пусто! Десмонд везет себе новую любовницу – и это опять простолюдинка! Вот хохотали бы те, кто охотился во Франции за неуловимым спасителем аристократов, когда б узнали, сколь низменны его эротические пристрастия!

Черт подери, да неужто он, лорд Маккол, и впрямь привезет в Англию беспамятную и безвольную куклу? Честь честью, конечно, однако не лучше ли отдать все деньги, но избавиться от спутницы, пристроив ее здесь под чей-нибудь заботливый пригляд, и налегке двинуться дальше? Он даже огляделся, словно прямо здесь, на улице, ему мог встретиться подходящий добрый самаритянин, но покачал головой. Стоило только представить себе, как она очнется – совсем одна среди чужих, среди этих бесчувственных, равнодушных людей… и некому ей будет рассказать, что случилось, утешить бедняжку, ободрить на первых порах… Он топнул яростно, едва не свернув каблук, и зашагал еще быстрее, злясь на себя безумно.

Жалость! Черт!.. Честь! Дьявол!.. Сердце – ну и все такое! А ведь он даже имени ее не знает!

…Очевидно, что его возмущение – хотя бы имя свое назвала! – оказалось последней каплей в чаше долготерпения небес, которые с чисто чухонским безразличием взирали прежде на разыгрываемую перед ними драму Десмондовой жизни. Во всяком случае, едва переступив порог комнат, которые занимал на постоялом дворе, он увидел оживленного Клима, воскликнувшего:

– Ну вот и барин пришел! Ну, Марина, кланяйся поскорее барину в ножки, он ведь хозяин тебе и заступник!

Вслед за тем Клим выволок из угла какое-то бледное, упирающееся существо, которое покорно рухнуло на колени, ударившись склоненной головою в грязный от растаявшего снега Десмондов башмак.

– Очнулась, слава те, господи, – сообщил возбужденный Клим. Как будто Десмонд и сам этого не видел!

Ужасно было жить, ничего о себе не зная!

Все, что она помнила, это имя, которое почему-то вызвало неодобрение у того долговязого мужика с испуганным лицом, который был при ней, когда она открыла глаза.

– Марина? – проворчал он. – Ишь чего выдумала! Марьяшка – вот и все дела! Вот как я – Клим, а никакой не Климентий. Это небось для господ. А ты – Марьяшка!

Впрочем, он был добродушен и глядел на нее с жалостью, а потом, когда убедился, что она не дурачит его и вообще ничегошеньки о себе сказать не может, вплоть до имени отца с матерью и названия родимой деревеньки, Клим даже прослезился:

– Эка ты девонька горькая, бесталанная! Разум твой уснул накрепко – поди знай, когда пробудится!

Mарина же рыдала безудержно. Жутко было ей, до того жутко! Словно вытолкнули ее на свет из тьмы, а глаза-то еще слепые. Хватается за что-то руками, но увидеть не может. За спиной – глухая немота, тишина и пустота, впереди – бурное кипенье жизни, а она стоит, качается на тоненьком мосточке между тем и другим, боясь и вперед шагнуть, и снова кануть в беспросветность прошедшего.