Это было нелегко… Нелегко! Почти силком пришлось Марине
держать себя на месте. Труднее всего одолеть человечность внутри себя, и только
напоминание о том, что плачущая, проклинающая, умоляющая женщина – лютый враг,
который никого никогда не миловал и лишь тешился бы муками жертвы, поменяйся
они местами, – только это помогло Марине устоять.
– Ты еще пожалеешь! – исторгла наконец Джессика. –
Пожалеешь!
– О чем? – устало осведомилась Марина, у которой все
еще звенело в ушах от ее нескончаемых воплей и проклятий. – Я никого не
убивала.
– Не убивала! – зло передразнила та. – Только
собираешься убить, но помни, скоро здесь появятся Хьюго и Линкс. Они-то не
поверят, что я могла испариться каким-то загадочным образом! Они будут искать
меня и найдут. Учти, тайна этой комнаты им известна так же хорошо, как мне. И
вот тогда… О, я буду молиться, чтобы господь продлил твои часы, чтобы я еще
успела увидеть тебя… такой же униженной, как я сейчас!
– Ну конечно, если бы ты молилась о чем-то добром, о чьем-то
благе, то уже была бы просто не ты, – кивнула Марина. – Однако вот
незадача – Хьюго и Линкс не придут.
– Это еще почему? – фыркнула Джессика.
И тут Марина, торопясь и волнуясь, словно бы вновь переживая
случившееся, рассказала обо всем, что случилось после того, как Джессика и
Десмонд обвинили ее в убийстве Урсулы: о бегстве из замка, поисках Флоры,
мерзких признаниях Хьюго и Линкса, мужестве Джаспера и спасительном появлении
Десмонда. И когда она закончила словами:
– …и Линкс рухнул наземь рядом с Хьюго! – то услышала
пронзительный, нечеловеческий вой.
* * *
И тут Марина почувствовала, что силы ее на исходе. Сгущались
сумерки, и выдержать ночь в соседстве с Джессикой она не сможет. Ненависть –
это истребляющий яд. Ее обжигающее дыхание губит все живое вокруг, и Марина
всерьез опасалась, что не выдержит, задохнется в тлетворных миазмах,
заполняющих эту обитель смерти, причем те, что источает Джессика, были куда
зловоннее и ядовитее, чем даже трупный яд. Именно сейчас следовало пустить в
ход то последнее оружие, которое даровала ей судьба… ее последнее средство к спасению:
или к свободе, или к смерти. У нее дрожали ноги, когда она вновь приблизилась к
Джессике, но в сраженье бросаясь, назад не смотри! – а потому она
протянула к лицу пленницы руку, в которой был зажат ржавый ножичек, и
подождала, пока блуждающий, полубезумный взгляд Джессики не сосредоточился на
нем – и не вспыхнул.
– Думаешь, я поверю, что ты убьешь меня? – прокаркала
Джессика, голос которой был сорван истошными криками. – Не убьешь! Без
меня тебе вовек отсюда не выбраться. И если я умру – ты тоже умрешь!
– Это так, – покладисто согласилась Марина. – А
если умру я – умрешь и ты. Только смерть у нас будет разной… очень разной!
Мгновение боли – для меня, и долгие часы постыдных мучений – для тебя. В
одиночестве. В полнейшем одиночестве, Джессика! В последнем, предсмертном
одиночестве…
– А ты меня не пугай! – запальчиво выкрикнула
Джессика. – Ты не решишься, все равно не решишься на это!
– На что я не решусь? – подняла брови Марина.
– Убить себя! – хрипло усмехнулась Джессика. – Ты
будешь тянуть до последнего мгновения – и мучиться так же, как я…
– Пока мучения не станут настолько невыносимы, что я решусь
прервать их, – тихо закончила Марина. – Мои мучения прервутся. А твои
будут длиться, длиться…
Джессика зажмурилась и так резко помотала головой, что ее
всклокоченные каштановые кудри заметались по полу.
– Нет! Я говорю тебе – нет! А если хочешь испытать мою
стойкость – испытывай! Могу себе представить, какие спектакли ты начнешь тут
закатывать, чтобы напугать меня!
Марина глубоко вздохнула, моля господа укрепить ее. Вот он,
решающий миг!
– О Джессика, – сказала она тихо, – какие у тебя
красивые волосы… какой чудный каштановый цвет!
Джессика замерла.
– Ты слышала, что волосы у умерших людей еще какое-то время
продолжают расти? – спросила Марина. – Вот у нас в Бахметеве был один
случай. В деревне жила женщина – все знали, что ей уже немало лет, однако на
нее побольше мужиков заглядывалось, чем на любую девку или молодку. Она и
впрямь была необычайно красива: черные глаза и волосы черные… а все же хоть и
заглядывались на нее, но сторонились. Шел слух, будто она ведьма, которая по
ночам обращается в черную кошку. Так ли, нет – никто не знал доподлинно, однако
в один прекрасный день ведьма умерла, и ее похоронили. И начались с той поры в
деревне всяческие беды. То град посевы побьет, то лесной пожар нагрянет, то все
стадо поест какой-то ядовитой травы, то кони разом обезножеют, или мор на людей
нападет. Позвали знахаря, и он сказал: так, мол, и так, люди добрые, все беды на
вас оттого нашли, что вы не соблюли старинного завета – не проткнули ведьмино
сердце осиновым колом, оттого она и после смерти насылает на вас проклятия.
Тогда деревенские завострили кол осиновый, пошли всем миром на кладбище,
отворили ведьмину могилу и…
– И – что? – с живейшим, злорадным интересом спросила
Джессика. – Она лежала там как живая, с румянцем на лице, и тление не
коснулось ее? Так? Скажи, ведь так было?
– Нет, не так, – взглянула Марина
снисходительно. – Семь лет миновало – какой уж там румянец. Она ведь не
упырицей кровососущей была, а просто ведьмою! Лежали в могиле одни кости,
червями обглоданные, а на черепе вились длинные-предлинные волосы. Они и прежде
были ей до подколенок, а тут выросли ниже пят. Но не это дивно… Знаешь, что
больше всего напугало тех, кто заглянул в могилку? Волосы те… на добрый аршин
от головы… были не черные! Не черные, а какие-то не то рыжие, не то русые.
Ведьма-то волосы, оказывается, красила! Говорят, желчь черных жаб, ежели ее
прокипятить на ущербе месяца, этакую краску дает, что ее ни дождевой водой не
смоешь, ни щелоком не сведешь! И вот что я скажу тебе, Джессика…
Марина перевела дух – и пустила наконец свою последнюю,
заветную стрелу:
– Когда-нибудь, через много лет, нас найдут здесь. Мы будем
лежать рядом, и ничего не останется от нашей нынешней красоты и молодости.
Только волосы… Мои – золотые. И твои – каштановые… до половины. А до половины –
белобрысые!
Джессика уставилась на нее неподвижными, расширенными
глазами. Молчание длилось, длилось… Марине уже показалось, что все, она
промахнулась, и вдруг Джессика забила головой по полу, затряслась, завертелась
на одном месте, будто змея, пронзенная вилами. И закричала – закричала так
пронзительно, что у Марины зазвенело в ушах: