Жалость вдруг коснулась сердца. Страшны грехи Джессики, но
еще страшнее, что она совершила их в неведении. Не ведала, что творит! Ее не
проклинать нужно, а жалеть, и Марине пришлось сделать глубокий вздох, чтобы
набраться решимости сказать то, что она должна была сказать:
– Я думаю… я думаю, Десмонд решился бы скорее лечь в могилу,
чем в одну постель с тобой. В могилу, как Алистер!
– Это еще почему? – вскинула брови Джессика, и Марине
впервые пришло на ум ее сходство с какой-то жестокой, хищной птицей – особенно
сейчас, когда обычно умные, проницательные глаза ее внезапно обесцветились
непониманием и сделались как бы даже туповаты.
Марина зажмурилась.
– Потому что… потому что, когда ты узнаешь, что ты дочь
лорда Маккола, что Алистер и Десмонд – твои единокровные братья… я думаю, это
тебя остановит! – бессвязно выпалила она, открывая глаза и страшась
увидеть отчаяние и слезы в глазах Джессики.
Но вид у той был по-прежнему надменный и гордый, никакого
подобия стыда не промелькнуло в ее лице.
– Меня не остановило даже то, что я всегда об этом
знала, – небрежно пожала она плечами и расхохоталась: – Я снова шокировала
тебя, Марион? Неужели ты жалеешь меня?!
– Да, – глухо вымолвила Марина. – Да…
– О, это очень мило с твоей стороны! – насмешливо
склоняясь к ней, проговорила Джессика, делая перед Мариной шутливый реверанс и
невольно склоняясь над ней. – Но ты бы лучше себя пожалела, бедняжка!
Именно этого мгновения и ждала Марина.
* * *
Она знала, что не сможет вскочить достаточно быстро и,
кинувшись на Джессику, сбить ее с ног, а потому вцепилась ей в волосы и рванула
на себя. Джессика с пронзительным воплем рухнула на Марину плашмя с такой
силой, что у той на мгновение занялся дух. И все-таки боль, ослепившая
Джессику, была сильнее, она давала Марине преимущество, которым та не преминула
воспользоваться: ужом выскользнув из-под неожиданно тяжелой Джессики, она
перевернула ее на спину, приподняла и с силой швырнула головой на каменные
плиты.
Джессика застонала, бестолково зашарила руками, пытаясь
вцепиться Марине в лицо, но та была начеку и, увернувшись, снова схватила
соперницу и еще раз ударила ее об пол.
Звук был ужасен, и Марина вдруг поняла, что не сможет,
просто не сможет проделать это еще раз! Она отпрянула, защищаясь ладонями… но
нападения не последовало, и, взглянув сквозь растопыренные пальцы, она с
облегчением вздохнула, увидав, что Джессика распростерлась на полу недвижима.
…Победа далась так легко, что Марина в первое мгновение даже
испугалась: а не убила ли она, часом, проклятущую Джессику? Вот это отомстила,
называется! Недаром французы говорят, что месть – то яство, которое едят уже
остывшим. Как бы победа не обернулась поражением… Но нет, Джессика дышала, и
Марина возблагодарила за это бога.
Однако медлить было нельзя: эта живучая, как змея, лицедейка
могла очнуться в любую минуту! И вот тут-то Марина наконец смогла оценить
изобилие своих нижних юбок, потому что из них вышло множество крепких полосок,
которыми она и спеленала Джессику по рукам и ногам – правда, прежде обшарив всю
ее одежду в поисках какого-нибудь ключа. Увы, она не нашла ничего, кроме
окровавленного лоскута – своего безнадежного письма к Десмонду, – и
спрятала его в карман, а потом спутала свою жертву так, что той было бы
невозможно пальцем шевельнуть, – и только тогда смогла перевести дух.
Она села так, чтобы Джессика увидела ее сразу, едва очнется,
и принялась уговаривать себя набраться терпения. Пустые глазницы сэра Брайана и
страшные, изгнивающие – Гвендолин, чудилось, глядели на нее с нетерпеливым
ожиданием, и Марина с невольной досадой отмахнулась от них:
– Нет, потерпите еще! Такие дела скоро не делаются. Знаете,
как у нас говорят: самое долгое – позади, самое трудное – впереди.
«О господи, да не схожу ли я с ума?! – подумала она,
похолодев от ужаса. – Господи, дай силы, еще немного!»
Она переместилась, чтобы оказаться спиной к своим страшным
соседям, и склонилась ближе к Джессике, ресницы которой в эту минуту дрогнули.
Она приходила в себя! Сердце Марины пропустило один удар. Сейчас… уже скоро!
Eй доставило живейшее удовольствие наблюдать, как глаза
Джессики постепенно прояснились от мути беспамятства и наполнились безграничным
изумлением, а затем в них вспыхнул страх. Джессика дернулась – и замерла,
осознав каменную неподвижность своего тела. И Марине почудилось, будто что-то
взорвалось в голове связанной, такой взрыв бешенства полыхнул вдруг в ее
глазах:
– Развяжи меня! Развяжи, стерва! Раз-вя-жи!!!
Марина встала, небрежно перешагнув через Джессику, ушла в
другой угол и села там, сохраняя на лице маску равнодушного терпения… ей
пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы сдержать себя!
Какое-то время Джессика неистовствовала, но наконец взрыв
напрасной ярости обессилил ее. Она замерла, перестав конвульсивно содрогаться и
только тяжело, протяжно всхлипывая. Марина знала, что Джессика даже слез
вытереть не может.
«Ничего, ничего, – уговаривала она себя. – Как-нибудь!
« И она дождалась наконец.
– Марион! – слабым, незнакомым голосом окликнула
Джессика. – Подойди ко мне.
– Зачем? – старательно зевнула Марина. – Я и
отсюда прекрасно слышу.
Странно: она почему-то боялась приближаться к Джессике. Даже
сейчас – боялась! Ну, может быть, того, что вдруг да вырвется из ее рта
длиннющее ядовитое жало – и поразит насмерть. Или тело, бессильно бьющееся по
полу, порастет змеиной чешуей и обовьет Марину, стиснет тугими, смертельными
кольцами…
– Зачем ты это сделала, Марион? Зачем? – с болью
спросила Джессика, но Марина лишь покачала головой: она уже научилась различать
в этом медовом голоске оттенки лжи и коварства, и едва заметные следы
хитроумной западни, и тщательно сдерживаемую, лютейшую ярость.
Она усмехнулась:
– Ну, ну, Джессика! Ты же у нас умна! Ты гордилась своим
умом! Пораскинь-ка им и попробуй угадать: зачем же эта дурочка Марион тебя
связала?
– Я знаю, – глухо молвила Джессика. – Ты хотела,
чтобы я умерла вместе с тобой. Ну что же, мы умрем вместе.
– Или вместе выйдем отсюда, – тихо добавила Марина,
после чего Джессика снова надолго замолчала.