Под сенью Молочного леса - читать онлайн книгу. Автор: Дилан Томас cтр.№ 25

Свет был в комнате, целый столп света и священное иудейское слово. На часах и в черном пламени свет давал выход внутреннему миру, и очертания мистера Дейвиса, меняющиеся вместе с бесшумными изменениями очертаний света, искажали его последнее человеческое слово. Слово росло, как свет. Он испытывал любовь и желание к последнему темному свету, превращающемуся из его воспоминаний в желтое море и лодку на черенке от ложки. В мире любви, через захлестывающие воспоминания, он передвинул улыбку одного любовника на губы другого, капризного и жестокого, спавшего со смертью и умершего, не успев одеться, затем он медленно превратился в озаренное лицо и горнило смерти. Дотронувшись до лодыжки мистера Длуба, его призрак, который трудился изо всех сил, — теперь призрак состоял из трех частей и его мужественность иссякла, как живица в палке под лохмотьями огородного пугала, — вскочил, чтобы взять в жены Марию; двуполое ничто, неосязаемый гермафродит верхом на кастрированной смерти, господний слуга серого цвета взобрался на мертвую Марию. Миссис Оуэн, тонко чувствующая всякую нечестивость, увидела внутренним глазом, что круглый и в то же время безграничный земной шар, созревая, загнивает; круг, очерченный не ее ведьминскими чарами, растет вокруг нее; безукоризненный круг все ширился, принимая форму поколения. Мистер Дейвис прикоснулся к его краям, и появилось потомство Охотников на людей, и круг распался. Это был мистер Длуб, рогатый мужчина, отец ублюдков, это он перепрыгнул через разорванный круг и рука об руку с серым призраком стал целовать божественное изображение, пока небеса не растаяли.

Святая пятерка ничего не заметила.

Долговязый мистер Чальстон выставил правую ногу, и мистер Дейвис омыл ее, осторожно пробуя рукой горячую воду, обволакивающую прозрачную кожу, божий слуга омыл и левую ногу; он вспомнил беднягу Дейвиса, бедного призрачного Дейвиса, человека из костей и воротника, завывающего с религиозного холма, где суть закручивается в бесконечность и звучит невысказанное слово, и, вспоминая Ларегиб, деревню с чахлыми домами, он крепко схватился за эти тучные воспоминания, эти остатки плоти, неряшливо висящие на нем, и безусловные желания, он схватил последний старческий волосок на своем черепе, и тут вселенная расщепила Дейвиса, и призрак, не знающий ни желаний, ни зависти, невредимый, возник из частиц.

Святая четверка ничего не заметила.

Это был мистер Вазсит с рыжими бакенбардами, это он воззвал из темноты к духу Дейвиса: «Как прекрасна миссис Амабел Оуэн, будущая мать, носящая во чреве новое поколение, прекрасна от зубов до пальцев на ногах. Моя улыбка красная дыра, и пальцы на ногах моих длинны, как на руках». Он вздохнул за спиной Марии, и у него перехватило дыхание, когда у зернистой кромки круга он увидел, как прекрасна она, повернувшаяся к нему в центре земли, наполненном материнской лаской. Из корней земли, тонкие, как деревья, и белее, чем бурлящая пена, поднялись ее высокие спутники. Когда девственница и колдунья слились в одно, над двойной могилой мертвый Дейвис и мертвый Вазсит воскликнули завистливо: «Как прекрасна Мария Амабел, очарованная дева, от головы до ступающих по могилам ног».

На час раньше ветер с далекого моря задул солнце, и опустилась черная ночь. Часы отрицали наступления тьмы.

Мистер Хартс боялся темноты больше, чем кто-либо на свете. Широко раскрытыми белыми глазами смотрел он, как загорается лампа в гостиной. Что раскрылось бы при свете красной лампы? В углу мышь играла с молочным зубом, крошка-вампир моргал у него на плече, на постели, где лежала длинная женщина, кишели пауки.

Вдруг прекрасная миссис Оуэн окажется скелетом с червяками внутри? Ах, Господи, направь гнев свой на этих мелких тварей и собак размером с большой палец. Миссис Оуэн подкрутила фитиль.

И тайно просунув руки между секунд, проникнув в час и в жизнь, где не остается времени как такового, шли в темноте мистер Хартс и призрак Дейвиса. Была ли ночная трава мертва, и пробивался ли дух травы, который зеленее ниагарского дьявола, сквозь черноту, как цветы пробиваются сквозь трещины гробовых досок? Ничего, что не было бы призраком хоть наполовину, не двигалось кругом. И когда священник увидел, как вываливаются из смертного строя его похороненные землепользователи, щеки его разрумянились сильнее, чем когда-либо прежде, и он заплясал по цветочной орбите на последнем, длинном Ларегибском акре и увидел тогда, как похороненные травы прорастают сквозь новую ночь и летят на ветру с холма. Где лица западных звезд и где затылки восточных? — спрашивали его мертвые прихожане.

— Гнев Господень, — кричал мистер Хартс, и голос его был как тень, такой пустой и вполовину не похожий на человеческий, он корчился в его тени, косо легшей на холм в двух ладонях от меня.

— Вниз, вниз, — мистер Хартс хлестал по острым стеблям, — вниз, вы, лысые девицы из Мертира. Он размахивал прутом в такт шагающему эху, ах, ах, ох, ах, — подавал голос Иерусалим, и Мэри с луны, аркой вставшей над холмом, погналась как волчица за вопящими священниками.

— Полночь, — определила миссис Оуэн. Часы пронеслись вместе с ветром.

Мистер Олзба выставил правую ногу и левой потрогал воду. Вместе с призраком Дейвиса он протиснулся в узкий мирок; в его волосах остались испражнения птиц, сидевших на сучьях подлых деревьев, протащив призрак сквозь темные густые лощины, он перепрыгнул через усаженные шипами кусты и помочился против ветра. Он зашипел на изнывающих от жажды мертвецов, кусавших губы, и бросил им сушеную вишню, он свистнул, сунув в рот пальцы, и как горностай восстал Лазарь. И когда из его могилы появилась девственница верхом на белом осле, он поднял свою костлявую руку и принялся щекотать ослиное брюхо, пока осел, наконец, не взревел и не сбросил Мэри к пожирателям мертвечины и ссорившимся воронам.

Мистер Стожетокс ничего не заметил.

Его мир качался на сломанной ноге; расколотое и бритвенно-острое море, зеленый, насквозь пронзенный остов, начиненный глазами, красное море, как одна большая воронка, по краю которой ползут мертвые корабли, боль, бегущая по хрящам и костям, жгучая рана, соскобленные и пузырящиеся менструации, эластичное истечение глубокой, бритой, запачканной и обрезанной ножницами, с застывшей слизью, распиленной и утыканной шипами, плоти, обреченной на непрекращающуюся муку.

Словно распятая, проворачиваясь на гвоздях, безнадежно болталась в вялом пространстве земля, в каждой стране — по развенчанному пустомеле, каждое море вздернуто на дыбу. Чем же уврачует ее раны жестокий Стожетокс, протащивший через бесконечную муку дух Дейвиса? Ржавчиной, да солью, да уксусом и спиртом, да соком анчарного дерева, да ядом скорпиона, да губкой, распухшей от водянки.

Шестеро Святых поднялись.

Они взяли по стакану молока с подноса, принесенного мистером Оуэном.

Не окажут ли нам святые джентльмены честь остаться на ночь?

За маленькой уютной стеночкой в миссис Оуэн шевелилась новая жизнь.

Она улыбнулась мистеру Дейвису, в этот раз уголки ее рта интимно сморщились; мистер Оуэн улыбнулся через плечо, и, застигнутый врасплох этими двумя улыбками, мистер Дейвис почувствовал, как его губы растягиваются в улыбке. Она разделили эту непостижимую улыбку, а Шестеро стояли за ними.